Избранное

Шум из долины прорвался наконец сквозь ее шали и отвлек от этих мыслей. Сперва головой повела, вслушиваясь, потом выпрямилась и переменилась. Сразу стала нас гнать:

— Вставайте, чего ждете, поднимайтесь!.. Скройтесь куда-нибудь быстро, на беду вас принесло сегодня!.. Ну, Бранно, ну, Бранчич, ну чего ты приклеился к скамье!.. Уходи, спрячься, если не хочешь потерять голову свою и чужую! Давай и ты, эй, Манойло, черти тебя сюда привели — ну-ка собери свой разум!.. Пусть он геройствует сам по себе, а не через тебя! Давай, давай, чего стоишь, увидит вас Станко, чтоб ему пусто было, — кричит, а сама подталкивает нас — то Бранко, то меня — к выходу со двора. Спешит, хочется ей поскорее от нас избавиться — прямо разрывается, мечется от одного к другому и ничего не успевает. То вдруг замахнется ударить, то бежит отломить прут от ограды: почудилось ей, будто мы дети, надеется, от прута убежим. — Быть покойникам, если сойдетесь, ведь бешеный пес всегда беду приносит. Брехун он, ему все одно, что своя беда, что чужая — жизни ему нет, пока кровь не пустит. Ну давайте же уходите, убирайтесь с моей земли! Погибать придется, так хоть подальше от моего дома! Давай, Бранко, чего оглядываешься — уж не охота ль тебе прославиться дракой с каторжанином?..

Она попыталась сломить ветку с березы, должно быть, чтоб ею нас гнать. Утомилась и позабыла, что хотела сделать, и суетливо начала нас подталкивать ладонями, оступаясь, стараясь изо всех сил, только чтоб нас подальше вытолкнуть.

— Не хочу, чтобы кровь капала на мою землю, братская кровь, сербская, чтоб капала, чтоб потом некуда было деваться — ведь такого ни отмыть нельзя, ни забыть. Скорей, скорей, поганый Кривач, слышишь, тебе говорю! Мое здесь, не хочу, чтоб на моей земле вы бились и чтоб потом обо мне говорили и пальцами в меня тыкали… За село уходите, там хватит места для ваших расчетов и праздников смертоубийственных. Пусть вас там черт носит, у цыганских таборов, там хоть совсем убейтесь, хоть перережьте друг друга, если без дьявола обойтись не можете! Там места хватит, и для могил найдется, и цыганских коней пасти… Ну, ну, уходи — отделаю вот я тебя этой веткой, узнаешь каково!..

Мы смеемся ее храбрым наскокам вперемежку с тычками и со смехом отступаем шаг за шагом. А то вдруг отскочим в сторону, чтоб она промахнулась, и поскорее подхватываем, чтоб не упала. Так и вытолкала она нас со двора и из сада — затворила воротца, чтоб назад ходу не было.

— Скажи Митару про те письма — не наши это.

— Скажу ему, что хотите, только уходите!

— И скажи ему, что поговорить придем.

— Ей-богу, нет у него желания говорить ни с вами, ни с кем иным.

— И скажи ему, чтоб не залетал на ту сторону.

— Ну, ну, найдутся у него учителя и без тебя!

Я направился к кустарнику, а Бранно не хочет. У него всегда мозги были чуть набекрень, а тут совсем в детство впал подле старухи — охота ему по дороге идти до Крушья и через самое Крушье, пусть все видят, как он дорогой шагает, и чтоб завтра не толковали, будто прятался он от винтовок Станко-каторжанина и Грли-жандарма. Тщетно я убеждаю: нечего, мол, обращать внимание на болтовню — отскакивает от него, как от дерева. Тогда пригрозил я, что брошу его, а он словно этого дожидался. Уступил я наконец, как водится, и дал клятву, что никогда больше никуда не пойду вместе — зашагали мы по дороге. Легко, дорога под гору идет, не видно нас, и в кустах укрыться можно, а как начала она подниматься по склону, страх меня охватил. Крутизна, красная глина да закатное солнце ее освещает — каждый камешек далеко видно. Открылась проплешинка, яйцо выставь на цель — выстрелом из винтовки разобьешь, цыпленок и не пискнет. Остались, по счастью, три камня, точно какие квадратные бородавки на расстоянии друг от друга — пока один из нас поднимается, второй укрыться может за каменной бородавкой, присесть и подождать, вдруг понадобится на огонь ответить, чтоб хоть не разом погибнуть от залпа.

Эх, на той проплешинке под Крушьем душа у меня ушла в пятки, да и Бранко не по себе было. Лишь на ровном месте перевели мы дух. Рубахи мокрые, точно из воды, — скинули мы их, выжали, повесили на двух ветках проветриться. Ноги у меня не слушаются больше от страха, чем от усталости, раскинул я их как мог подальше, чтоб не воняли. И руки раскинул в стороны, лежу, как поломанный крест, и охотно бы так остался лежать хоть до рассвета. Вокруг тени выросли, дальше растут, над головой небо без облачка, кругом красота. Ничего, что голодный — я всегда голодный, — заснул бы, отдохнул хорошенько, но Бранко не дал. Не успел отдышаться, а уже спрашивает:

— Это мы убежали, что ль?

А я с ехидцей ему отвечаю:

— Нет, отступили перед натиском превосходящих сил противника.

— Это ты уперся, чтоб бежать.

— Теперь неважно, кто уперся, потому что в песне мы будем вместе:

Плеча прыгнул и бежать пустился,Пока ровный Крушье не увидел…

— И тебе ничего?

— А что? По мне лучше сто раз бежать, чем один раз погибать. Так я думаю и на том останусь стоять перед любым судом.