Избранное

— Наверно. Деньгами пренебрегать не следует, они движущая сила. Человек должен иметь нечто заставляющее его шевелиться, а движение закон материи. Вопрос только, в каком направлении двигаться? Земля, вода, воздух — словом, все, что представляет грубую материю, стремится к движению по кругу и подчинено гравитации. Свет же, напротив, подобно мысли и мыслящей категории людей — в отличие от человекообразного животного, о котором этого сказать нельзя, — движется прямолинейно. И эти две субстанции сталкиваются всегда и всюду. Какой может быть компромисс между кругом и прямой?

— Полукруг!

— Нет, дуля! — говорит он, щерясь, довольный, что удалось меня провести, и тут же, позабыв обо мне, снова принимается шептать.

На него никто не обращает внимания. Только при дележе хлеба смеются, глядя, как он с жадностью пожирает свою пайку до последней крошки, ничего не оставляя на потом.

— Воровали у него из сумки, — объясняет Джидич, — потому так себя и старается обезопасить.

— Неужели не стыдятся у него украсть?

— Голодный и в церкви ворует.

— Но это хуже чем в церкви.

— Голодный не смотрит, что хуже, что лучше, а из желудка уже черта с два украдешь!

Со мной в больнице лежит и тюремщик из Колашина, Перо Раячевич; полученные при взрыве наружные раны у него зарубцевались, не зарубцовывается засевшая внутри червоточина. Над кроватью он повесил маленькую икону Михаила Архангела с огненным мечом, попирающего ногой черного дьявола, а под иконой лампаду, которую смастерил из банки сапожной мази. Где-то раздобыл масла и теперь чуть свет зажигает лампаду и, стоя перед образом с непокрытой головой, крестится, отбивает поклоны и шепчет молитвы, совсем как в церкви. Раздобыл бросовые инструменты: шило, клещи, пробойник, пинцеты, винтики, жесть, молоточек — и чинит лагерной обслуге зажигалки, точит бритвы, латает обувь и, зарабатывая, не только добавляет кое-что к скудному больничному пайку, но собирает про черный день. Если нет работы, берет иглу и наперсток и шьет себе чехол на фуражку. Сшивает кусочки полотна камуфляжных расцветок: надеется, когда налетят самолеты, чехол «сработает» и его не заметят. Мы посмеиваемся над ним и уверяем, что, дескать, это пассивная оборона, но он игнорирует нас: «С безбожниками я не разговариваю».

Все надоело, надоел, наконец, и Джидич: племя, раса, род, васоевичи!.. Тщетно уверяю его, что Шукич тоже васоевпч, а Шукич возвел напраслину на капитана Лакичевича, который тоже из васоевичей, будто тот реквизировал у него десять килограммов муки. Мука была взята в долг и потом возвращена, тем не менее Шукич обвинил капитана, обозвав его партизаном, и отнял у него честь и жизнь! Жизнь у него отняли на Врезе, а что касается чести, мы еще поглядим…

Но Джидич уперся как осел: уверяет, что Шукич исключение, у него идет, мол, это от матери гречанки. Я обозвал его расистом, мы поссорились и чуть было не подрались. Потому я и переселился в казарму. Вуйо устроил меня рядом с собой. Вокруг заметные перемены. Солома не разбросана, как прежде, а собрана в соломенники, сделанные из украденных на работе мешков. Кое-кто сшил и наволочки и куртки из мешковины. По вечерам идет открытая торговля мясными консервами, кружками сыра, шоколадом и сардинами. Все это проносят за пазухой или в карманах с Афаэла. Появляются бутылки с коньяком, щетки, полотно, щипцы для удаления зубов, шприцы, стетоскопы, ботинки из свиной кожи.

За короткое время произошли существенные изменения и в лагерных кастах. Кое-кто поднялся с самого дна наверх. Те, кого прежде наказывали за то, что шарили по чужим торбам, сейчас располнели, приоделись, украсили пальцы золотыми перстнями, завоевали авторитет, поскольку стали «производственниками» и даже «банкирами» и потеснили бывшую элиту политиканов и пустобрехов. Теснят помаленьку и власть или хотя бы подрывают ее престиж: где поборются на равных с полицейским, где отпустят шуточку на его счет. Они, само собой, рискуют, ловчат, создавая что-то из ничего. Однако львиную долю результатов их риска и ловкости заграбастывают тузы. Они не бахвалятся, да и нечем, сами-то не рискуют и потому не могут проиграть. С тех пор как они связались через немцев с черной биржей в Салониках, на них работают другие. Их организация действует четко, как машина. Они только ее подмазывают, когда она начинает скрипеть. Время от времени они выходят на легкие работы, но лишь для того, чтобы подкупить очередного немца, который еще не уразумел, в какое время живет. Если немец устойчив к шнапсу, его ведут в бордель, если не клюет и на это, покупают золотом.