Избранное

Два раза в месяц она устраивала приемы, и жены самых уважаемых людей в городе приходили к ней на чашечку несладкого кофе со сливками и пирожными; время от времени, по желанию Эгона, устраивались званые вечера, на которые являлись отцы города. Несколько дней до такого приема и несколько дней после Минна ходила хмурая: слишком много тратилось денег — вино должно было быть в изобилии и дорогое, к тому же разных сортов, пирожные — самые изысканные, кушанья с пряностями и на самые разнообразные вкусы, а не такие, к каким она привыкла в родительском доме, а приготовленные по указаниям Эгона, как в лучших ресторанах Вены. В такие дни кухарка, служившая раньше в Будапеште, становилась полновластной хозяйкой, каждым жестом и каждым словом давая понять это Минне. На этих вечерах Эгон был весел, радушно улыбался гостям, улыбалась и Минна, у которой за последние годы появилось кислое, брюзгливое выражение лица. Она даже пела, чего давно уже не случалось с ней, когда они оставались вдвоем. После ухода гостей она долго пересчитывала серебро, запирала в кладовую остатки ужина, ворчала на служанку, допытываясь, сколько та получила от гостей чаевых, и негодовала, что она несет расходы, а некоторые на этом зарабатывают. А гости по дороге домой рассуждали, как счастлива чета этих Тауберов, живут душа в душу, жаль только, что у них нет детей.

Когда Эгон возвращался из больницы домой, его встречала недовольная физиономия Минны и ее монотонное нескончаемое брюзжанье: «Опять ты попал в грязь! Посмотри, ты испачкал ковер! Почему ты не ешь овощного супа? Суп полезен для желудка. У меня здоровый желудок, потому что я ем овощной суп. Почему ты не хочешь съесть овощного супа?»

Эгону нечего было ответить. Он молчал. Минна выходила из себя.

— Вот увидишь, ты заболеешь! Мой дядя уже в сорок лет страдал желудком. Овощи прописывают все доктора. Я удивляюсь, как это ты, врач, и не желаешь заботиться о своем здоровье…

Эгон молчал.

— Я сама готовила этот суп. Берта всегда супы пересаливает. Хочешь, я налью тебе половник? Только один половник! Это так полезно.

Наконец доктор не выдержал:

— Хватит, Минна! Довольно! Иначе я встану из-за стола!

Его высокий резкий голос прозвучал как гром среди ясного неба. Минна испугалась и смолкла. Но в глубине души она была довольна и молчала до самого вечера.

В тот миг, когда Эгон Таубер, доктор Таубер, ее муж, прикрикнул на нее, он обрел в ее глазах то величие, какое не мог обрести своими врачебными победами, покорившими весь город.

Дело в том, что давным-давно, когда она была еще маленькой и жила в поместье (мать тогда была еще жива), она видела, как ее отец гарцевал на лошади среди толпы босоногих людей, которые выражали какое-то недовольство. И вдруг отец начал кричать, кричать страшно. Она никогда не слышала, чтобы ее спокойный ласковый отец кричал. Он орал, размахивал плеткой над головами людей и теснил их лошадью к воротам. Босоногие испуганно побежали, а он все щелкал плеткой по блестящему голенищу и орал.

Восторг, страх и гордость охватили Минну: восторг — потому, что ее отец больше всех и сильнее всех, все от него бегут, а он сидит на лошади и ревет, как бык, страх — потому, что и на нее он может замахнуться плеткой и заорать, и безмерная гордость оттого, что она дочь этого грозного хозяина. Она плакала и смеялась, сидя на своем высоком стульчике и размазывая по лицу картофельное пюре, и никак не могла попасть ложкой в рот.

Потом, спустя много лет, когда Зоммер поднял голос и на нее, она испытала то же восхищение, ту же гордость и тот же страх: отец у нее сильный, он — хозяин.

Теперь хозяина она увидела и в Эгоне.

А потом опять принялась пилить его, и продолжалось это изо дня в день за обедом, ужином, в постели до тех пор, пока не разражалась краткая грозная вспышка, после которой она, довольная, умолкала, случалось, даже на сутки.

Она не жалела, что у них нет детей — лишние заботы, лишние расходы. Она покупала себе все самое лучшее, все самое прочное; кроме завтрака, обеда и ужина, подкреплялась еще в десять часов утра и в пять часов вечера; в день именин получала от Эгона подарок по своему вкусу: отрез бархата, брюссельские кружева или веер слоновой кости. Все платья, которые уже не носила, она складывала в сундук на чердаке и заботливо пересыпала нафталином.

У нее не было близкой подруги, и ей доставляло удовольствие показывать знакомым подарки, покупки, запасы провизии в кладовой или сообщать назидательным тоном какой-нибудь кулинарный рецепт. За кофе она рассказывала собравшимся дамам об изумительных случаях излечения больных Эгоном, о которых знала только понаслышке, так как никогда не вникала в его рассказы, но выглядела при этом такой довольной и надменной, что казалась еще полнее, чем была. И все считала, что она любит мужа и гордится им.