Избранное

Вдруг поднялась страшная буря. Идти вперед стало трудно. Огромные волны рвались на пароход. Но «Партизан» был крепкий и сильный пароход: он шел сквозь ветер и волны все вперед и вперед. Капитан знал: на далеком острове ждут люди. Если он запоздает и его захватит в пути зима, они останутся без хлеба.

Но вот капитан увидел: гибнет в море парусный корабль. Нужно спасать людей! С «Партизана» перекинули веревку, а на паруснике прикрепили ее к мачте. К веревке привязали корзину, и в ней перетаскивали людей на «Партизан». Всех спасли и отправились дальше. Все скорей, скорей!.

Уже полпути прошел «Партизан» благополучно. Но тут поднялся на море туман. Ничего кругом не видно, как будто в молоке плывешь. «Партизан» идет медленно и гудит в гудок, чтоб не столкнуться. Как вдруг совсем близко показался другой пароход. Капитан хотел повернуть, но было уже поздно. Встречный пароход ударил «Партизана» в бок и пробил большую дыру.

Но «Партизан» не потонул. Пробоина была в борту над водой. Пришлось идти в порт, чтобы зачинить пробоину. Капитан просил, чтобы чинили скорее. Надо было до зимы успеть на далекий остров. На месте пробоины поставили новый железный лист, и «Партизан» опять стал как новый.

Теперь «Партизан» спешил больше прежнего и все-таки не успел: льды окружили его со всех сторон.

Не пробить «Партизану» льда. Но тут помог ему пароход-ледокол. Ледоколу лед нипочем. Он его разбивает и делает среди льда канал, похожий на речку с ледяными берегами. По этой речке за ледоколом и пошел «Партизан».

Так за ледоколом прошел «Партизан» к острову, где его давно ждали люди. Капитан все рассказал, что с ним было в пути. И все радовались, что пароход все-таки пришел до зимы. Стали скорее выгружать сахар, муку, доски, а корову свели по сходням. Потом на пароход нагрузили звериные шкуры, моржовые клыки — все, что наловили и настреляли за целый год.

На севере был уже мороз, когда «Партизан» пошел домой.

В море налетела на корабль морозная буря, волны захлестывали палубу, и вода замерзала. От тяжести льда пароход мог перевернуться. Люди скалывали лед три дня и три ночи без отдыха и спасли «Партизана».

Чем ближе к дому, тем становилось теплей. А когда пришли домой, было уже совсем тепло и светило солнышко. Пароход украсили флагами. На пристани его встречали люди; они махали шапками и кричали «ура». Все были рады, что «Партизан» не замерз во льдах. Он доставил все необходимое людям на острове. А оттуда привез много мехов и шкур, и тюленьего жира, и соленой рыбы, и моржовых клыков, и даже живого белого мишку для зоосада.

Метель

Мы с отцом на полу сидели. Отец чинил кадушку, а я держал. Клепки рассыпались, отец ругал меня, чертыхался: досадно ему, а у меня рук не хватает.

Вдруг входит учительша Мария Петровна — свезти ее в Ульяновку: пять верст, и дорога хорошая, катаная, — дело на святках было.

Я оглянулся, смотрю на Марью Петровну, а отец крикнул:

— Да держи ты! Рот разинул!

Мать говорит:

— Присядьте.

А Марья Петровна строго спрашивает:

— Вы мне прямо скажите: повезете или нет?

Отец в бороду говорит:

— Некому у нас везти! — И стал клепки ругать еще крепче прежнего.

Марья Петровна повернулась — и в двери. Мать накинула платок и, в чем была, за ней.

Я тоже подумал, что стыдно. Вся деревня знает, что мы новую пару прикупили, двух кобылок, и что санки у нас есть городские.

Мать вернулась сердитая:

— Иди запрягай сейчас, живым духом! Я держать буду. — Оттолкнула меня и села у кадушки.

Вижу, отец молчит. Я вскочил и стал натягивать валенки. Живой рукой запряг. Торопился, а то вдруг отец передумает?

Запряг я новых кобылок в городские санки, сена навалил в ноги, сел на облучок бочком, форсисто, и заскрипел санками по улице прямо к школе.

День солнечный был, больно на снег глядеть — так блестит; парой еду, и на правой кобылке бубенчики звенят. Только кнутовищем в передок стукну — эх, как подымут вскачь! — молодые, держи только.

Чертом я подкатил к учительше под окно. Постучал в окно, кричу:

— Подано, Марья Петровна!

Сам около саней рукавицами хлопаю — рукавицы батькины, и руки здоровые кажутся, как у большого.

Марья Петровна кричит в двери — из дверей пар, и она — как в облаке.

— Иди погрейся, — кричит, — пока мы оденемся!

— Ничего, — говорю, — мы так, нам в привычку.

Топаю около саней, шлею поправляю, посвистываю? А что? Пятнадцать лет, мужик уже скоро вполне.

Вот вышли они: Марья Петровна и Митька. Она своего Митьку завязала — глаз не видать. Весь в платках, в башлыке, чужая шуба до полу, еле идет, путается и дороги не видит. Учительша его за руку тянет. А ему тринадцатый год. Летом мы с ним играли, подрались; я ему, помню, накостылял. Ему стыдно, что его такой тютей укутали, разгребает башлык варежкой, а я нарочно ему ноги в сено заправляю, прикрываю армяком:

— Так теплее будет.

Вскочил на облучок, ноги в стороны, обернулся:

— Трогать прикажете? — И зазвенел по дороге.

Скрипят полозья — тугой снег, морозный.

Пять верст до Ульяновки мигом мы доехали. Марья Петровна Митьке все говорила:

— Да не болтай ты — надует, простудишься!

А я на кобыл покрикиваю.