— Но вы, госпожа Исмани, вы меня понимаете, правда? Лаура, Лауретта, помните эту дурочку? Ведь она дурочкой была. — Он по-доброму улыбнулся. — Мне довольно было один раз взглянуть на нее, когда я приходил домой вечером. Я знал, что она постоянно изменяет мне… Лжет. Одному Богу известно, сколько было этой лжи, но все равно… Довольно было одного взгляда, одного звука ее голоса. А эта детская улыбка, вы ведь помните ее улыбку? А какие у нее были движения, походка, как она садилась, спала, умывалась… Даже когда она кашляла, чихала — это выходило у нее как-то очаровательно. Ну а ложь… И можно ли назвать это ложью? Такая уж она была. А улыбнется или прижмется ко мне — какая там ложь!.. Вы понимаете, что´ я хочу сказать?
— О да, я помню ее.
— Дитя. Зверек. Свет. Она была как деревце. Как цветок. — Эндриад говорил уже сам с собою. — И я знал, я знал точно, что, если она исчезнет, это будет ужасно… Ничтожество… Неужели я — ничтожество? Люди кругом — идиоты. Что мне было делать? Из двух счастливых сделать двух несчастных? Ради чего? Ради удовольствия добропорядочных? Негодяи!
Он вздрогнул и как-то по-новому посмотрел на Элизу Исмани. Затем еще раз взял ее за руку, на этот раз мягко.
— Пойдемте, — сказал он, вставая. — Как вас зовут?
— Элиза.
— Пойдемте, Элиза. Мы должны быть друзьями. Обещаете?
— Конечно.
— Поклянитесь.
— Клянусь.
— Дружить так, чтобы говорить друг другу все. Понимаете? Все до конца.
Элиза рассмеялась.
— Заговор, что ли? Вы меня пугаете, Эндриад.
— Заговор. Пойдемте, Элиза. Я должен вам показать…
— Что показать?
— Тайну, — ответил Эндриад. Его словно жгло изнутри. — Одну ужасную тайну. Впрочем, довольно любопытную.
— Вы это серьезно?
— Идем. — Он отошел и глянул в одно из окон. — Лючана там, в саду. Она не знает, что вы здесь. У нас есть время. Идем.
Эндриад открыл дверь. Они ступили под открытое небо, на цементный балкон с перилами, который тянулся вдоль скалистого склона и метров через пятьдесят соединялся с окружающей весь комплекс стеной.
Ученый шагал впереди. Посередине балкона он, остановившись, повернулся к ней.
— Скажите, — спросил он чрезвычайно серьезно, — если бы пришлось с ней встретиться, вы узнали бы ее?
— Кого?
— Лауретту.
— Но вы же сами сказали, что…
— Что она погибла? Да, погибла и похоронена. Одиннадцать лет назад. Но вы узнали бы ее?
— Послушайте, Эндриад. Я не знаю, что и подумать.
Ничего больше не сказав, он двинулся дальше. Элиза — за ним. Так они достигли конца балкона. Здесь, в белой стене, была железная дверца. Он достал связку ключей. Открыл. Нажал какую-то кнопку. Прошли по узкому коридору. В глубине его оказалась еще одна железная дверь. Он открыл другим ключом. Оба вышли на небольшую террасу.
Ослепленная ярким солнцем, Элиза зажмурилась. Под ними зияла гигантская, пустынная, наполненная рассыпчатым шорохом чаша Первого Номера.
Эндриад стоял неподвижно. Словно зачарованный, неотрывно глядел он на свое детище. Медленно-медленно губы его сложились в просветленную улыбку. Он прошептал:
— Лауретта.
Еще немного помолчали перед этим зрелищем. Вдруг Эндриад встряхнул головой и, уставив взгляд на Элизу, агрессивно, властно спросил:
— Вы узнали бы ее?
— Да, наверное.
— Ну, Элиза, ну?.. Не узнаете?
Догадка пронеслась в ее голове, до того абсурдная, что не задержалась и доли секунды. Затем возникло тревожное подозрение, что Эндриад подвинулся рассудком.
— Ну, говорите, вы не узнаете ее?
— Где? — спросила она, чтобы хоть что-нибудь произнести.
Эндриад нетерпеливо поежился.
— Нет, так не годится. Если вы испугались, то мы друг друга не поймем. Не делайте из меня сумасшедшего. Вы узнаете ее?
— Я… Я… Но где же?
— Да вот же, вот! — широким взмахом руки он обвел немыслимый провал с его загадочным рельефом; повсюду, куда хватало взгляда, лепились в головокружительных переплетениях на различных уровнях выступы, башни, антенны, зубцы, купола, голые и мощные геометрические формы.
— Я не… Не понимаю, — сказала Элиза именно потому, что начинала смутно догадываться.
— А голос? — наседал Эндриад. — Вы послушайте. Не узнаете голос?
Элиза вслушалась. Как и в тот день, когда она впервые оказалась в жуткой цитадели, из глухого кипения тишины, подобно молоденькой змейке, вырастал слабый голос. Было неясно, идет ли он из одного источника или из многих. Со странными коленцами, паузами, невероятным тембровым разнообразием он подрагивал, и казалось, вот-вот перейдет в человеческую речь, но всякий раз, добравшись до верхнего предела, рассеивался во вздохе и пропадал.
— Вы ее слышите? Вы слышите. Это она? — требовал ответа Эндриад.
И тут Элиза Исмани все поняла. Чудовищная правда вторглась в ее душу, заставив содрогнуться.
— Боже мой! — отпрянув, воскликнула она.
— Это она? — Эндриад тряс ее за плечи. — Это она? Ну, говорите же! Вы узнали ее?