Избранное

Оказывается, всего-то и дела – продает на мясо старого, беззубого вола, лет пятнадцати от роду. Тот стоит понуро, с рога его свисает веревка, хотя никуда не собирается бежать.

– Гречаники, кому гречаники! – надрывается баба в желтой обувке.

Гундосят бродячие нищуны у бандуры: одна струна гудит, другая приговаривает. Голит обросших брадобрей. Жарят торговки рыбу на сковородах. Снидают под возами семьи. Низкорослый отрок прилип к высокому:

– Чо дражнишь?

Длинноусый нескладный киянин, пошатываясь, объясняет:

– Я его еще не вдарил, а он кричит, что уже опух.

Мальчонка с оттопыренными щеками дует что есть сил в глиняную свистульку, похожую на барашка.

Но все это – даже качели! – мимо, мимо. Анна с подружками, ныряя под локти, пробирается в кут, где выставлены вышитые рушники. Здесь полным-полно модниц. На них сапожки алого сафьяна, белоснежные сорочки с красной лентой, продетой в ворот, платки так завязаны на голове узлом, что спереди часть волос открыта, а заплетенные косы свободно свисают на плечи.

Анна тоже отпускает косы… Вчера угорела немного, пришлось голову квасом помыть – помогло.

Ой, да какие ж под навесом рушники! И почти на каждом круг – солнце!

Есть простенькие – рукотеры. Их в свадьбу на колени гостям кладут. А вот рушник-накрючник длиной в семь шагов – им богатые украшают стены хат и двери к свадьбе. Рядом – совсем крохотный рушник, такой набрасывают на спинку праздничных саней. Без рушников никуда! Их дарят гостям, сваты повязывают рушники через плечо, ими обертывают каравай, перевивают дугу.

Рушниками убирают святой угол, связывают жениха и невесту, накрывают стол; их вывешивают над окном, а то и на угол хаты – подают знак прохожим: мол, в доме покойник. А когда душа его прилетит – умоется росой, утрется заготовленным рушником, тем самым, на котором гроб несли и в могилу опускали. Когда же молодица помирает, крест тоже рушником перевязывают, а потом отдают тот рушник церкви.

«Разве можно девку замуж выдать, коли нет у нее, самое малое, сотни рушников? Это голь беспросветная замуж идет – рушников в обрез», – сказала как-то купецкая дочь Аграфена своей подруге, а Анна слышала тот разговор.

Вот сейчас Аграфена (брови насурмила, щеки красным корнем нарумянила) вцепилась в рушник с узорным тканьем, с маками, бахромой и продернутой лентой – не оторвешь. А ее подруга держит убрус[33] с вышитыми концами – не наглядится.

Анна впилась глазами в хоровод рушников, стараясь запомнить, какие как расшиты, какие с мережкою.

Она и сама уже пробовала вышивать: возвратятся отец с Ивашкой – а им подарок. Когда приедут, непременно испечет пироги с гречневой кашей, положит их на расшитые рушники – милости прошу к столу!

Кто-то положил руку на Аннино плечо, она обернулась:

– Фрося!

Та была бледной, встревоженной. Одета, как всегда, чисто, приглядно: длинная сорочка из белого холста с кумачовыми наплечниками и «со станом», вышитым шнурками. Рукава собраны в кисти широкой цветной лентой. У подола панёвы[34] – узорная кайма. Вот как надо даже бедной девушке за собой следить.

– Добридень, Аннусь, – печально сказала Фрося. – Ты как верба: ее поливают, а она растет. Вестей от отца нет ли? – посмотрела, выпытывая.

– Нет…

– На сердце – камень, – грустно пожаловалась Фрося. – Чую, беда там…

Анна не нашла что ответить. В ее сердце опять прокралась тревога.

Фрося улыбнулась ободряюще, словно сама себя успокаивала:

– А может, все и ладно?

И Анне стало еще тревожней.

Подбежали девчонки, потащили Анну:

– Айда купаться!

Припустил слепой дождь – словно из солнечного сита. А девчонкам только того и надо – они заплясали по лужам, запели:

Щедрик-ведрик, дай вареник!

Другие, перебивая, зачастили скороговоркой:

Дождику, дождику,Сварю тебе борщику,В новеньком горшке

Поставлю на дубке.

Взрослые дивчины еще не принимали Анну и ее подруг петь веснянки, так они хоть здесь отпляшут свое, отпоют. И Анна пуще всех топчет лужи. Неспроста мать когда-то ей говорила: «Скачешь, как дурна коза».

Дождь прошел, и над Киевом выгнулась покатым мостом семицветная радуга, одним концом ушла в Днепр, словно вытягивая из него прохладу. На ветвях деревьев повисли хрустальные дождевые бусинки. Небо покрылось редкими белыми облачками: верно, там пекли хлебы.

Анна незаметно сорвала полынь еще в каплях дождя, зажала в кулаке. Когда будет плавать, может, русалка выскочит, чтоб защекотать до смерти, спросит: «Что ты варила?» А Анна ответит: «Щи да полынь!» Покажет полынь и крикнет: «А сама ты изгинь!»

Нет, и купаться идти не хочется. Что там с отцом и братиком? Может, подкралось половецкое лихо? Так бы и полетела к ним на крыльях.

Анна медленно пошла к дому. На пригорке постояла под густым, развесистым ясенем, погладила его темно-серую кору. Под этим деревом, похожим на тучу, она не однажды сидела с братом, выпытывая, правда ли, что змея не выносит запаха ясеня, цепенеет от него.

Где-то сейчас братик и отец? Где?

У СОЛЯНЫХ ОЗЕР