Избранное

Ветер стих. Вокруг простиралось море серых крыш, с которых солнце уже слизало серебристый иней, и над этим морем тянулись затейливо переплетенные дымные гривы; казалось, между валами крыш плыли невидимые пароходы, груженные доверху солнечным светом и жемчужными переливами, плыли к далеким гаваням, весело попыхивая дымком. А дальше и выше, воздвигнутые из сказочного, нереального материала, отчужденно, бесстрастно высились под лазурно искрящимся небом белоснежные горы; чистые контуры их шли вдоль всего горизонта складками пышного занавеса из тяжелых старинных кружев. Солнце всходило все выше — и все больше вершин вырисовывалось в редеющей дымке, все дальше отступал горизонт; а ближайшие горы — словно каждую разворачивала из нежнейших покровов юная, ласковая девичья рука — принимались вдохновенно и буйно искриться, с гордым видом показывая миру все детали узора на своих белоснежных уборах.

К одиннадцати часам солнце грело так, что рабочие сняли куртки и трудились в рубашках. Полицейские к этому времени огородили подходы к дому веревками, чтобы случайно свалившиеся гонтовые пластины, доски или кирпичи не угодили в прохожих: в дом пускали только жильцов или тех, у кого явно было там какое-то дело. Двое полицейских дежурили у подъезда, третий — на пятом этаже, под заколоченным чердачным окном.

В полдень без предупреждения разошлись по домам ремонтники с улиц Лак и Виллет; еще через два часа забастовали рабочие, строившие котельную на консервном заводе. После обеда остановились все те немногие стройки, что велись еще в городе; рабочие собрались в профсоюзном центре.

В четыре часа на площади Серф появились две пожарные машины. Пробыли они там лишь несколько минут: почти половина отряда отказалась подчиняться команде, и машины, громко сигналя, укатили обратно.

Зимний вечер спускался на землю стремительно. Целый день внизу, возле дома, не расходились зеваки; а когда на улицах вспыхнули фонари и на темнеющем небосводе загорелись первые звезды, все население городка собралось на площади Серф. Возбужденные горожане с каким-то особенным удовольствием прогуливались по утоптанному сотнями ног, желтовато поблескивающему, похрустывающему под каблуком снегу, останавливались, задирали головы, глядя на неразличимую в темноте крышу. Людям, стоящим с запрокинутыми головами, чудилось, будто там, наверху, бесшумно передвигаются некие призраки, погружаясь, как в воду, в черноту бездонного неба, чтоб добраться до верхнего свода ночи, бросить вызов вселенской тьме. У подъезда какая-то женщина вдруг зашлась рыданиями и упала в снег. Это, как оказалось, была жена Рюттлингера: она принесла мужу теплую одежду и одеяла. Бедняга никак не хотела понять, что на крышу ей не попасть все равно: даже если ее пропустят, путь наверх забаррикадирован прочно.

— Да они же замерзнут! — кричала она вне себя.

— А! Человек, если надо, может долго холод выдерживать! — пробовал успокоить ее стоявший рядом мужчина.

— Прошлой ночью было пятнадцать градусов! — тихо произнес чей-то голос.

Все кругом замолчали, а кто-то во все более возбуждающейся толпе с силой наступил непрошеному подсказчику на ногу. У подъезда уже собралось много женщин, детей — близкие мерзнущих наверху рабочих; их проклятья и жалобы мало-помалу разжигали стоящий вокруг народ. Мать Серафена, могучая женщина с цыганским лицом и сверкающими зубами, подняла вверх на вытянутых руках запеленутого младенца и с яростью потрясла им — словно то был символ привычной земной жизни, способный вернуть назад улетевшие в бездну души. Небо было непроницаемо черным. Дети на руках у матерей испуганно таращились в темноту. Жену Рюттлингера, упавшую в обморок, двое мужчин отнесли в чью-то квартиру. Тонким, дрожащим голосом причитала в толпе старуха; несколько мелких камней полетело в полицейских — вероятно, мальчишки швырнули.

В восемь часов в вышине вдруг вспыхнул огонь — маленькая желтая точка, которая быстро разбухла, выкинула в темноту рыжие языки, разбросавшие по крыше беспокойные сполохи. Снизу отчетливо стали видны черные человеческие фигуры в неверных отсветах пламени; некоторые из них, подойдя к краю крыши, весело махали толпе. После первого испуга люди на улице поняли: страшного ничего не случилось, просто на крыше зажгли костер, чтобы защититься от ночного мороза. Кто-то во всю мочь заорал «ура».

— Молодцы, ребята! — вопил хриплым басом другой.

Люди громко смеялись от радости.

— Да, голыми руками их не возьмешь!

— Из гонта сложили костер!

— Дом бы не загорелся!

— Оставили полицейских с носом!