Избранное

ПУСТЯК, ПОЛОЖИТЕЛЬНЫЙ ВО ВСЕХ ОТНОШЕНИЯХ

Специфика профессиональной деятельности способна порой довести меня едва ли не до отчаяния, и дело тут вот в чем: оглядываясь назад, видишь, что чреватые серьезными последствиями события, рассказать о которых по идее необходимо, были довольно-таки незначительными, если не сказать пустячными. Как говорится, ничего особенного не происходило: столкнулись на лестнице, вместе полюбовались витриной, забыли поздороваться, промолчали — вот и все, а по опыту я знаю, к чему ведут попытки произвольно расширять завязку или заранее планировать конец, материал легко извратить, ведь в игру вступает бездна непредсказуемых факторов. Так и здесь. Я хочу рассказать о встрече, на которую возлагал большие надежды, и… Впрочем, сами увидите, чем она кончилась и что из этого вышло. Продолжалось все, наверное, меньше десяти минут, ну да расскажу по порядку.

Бывают периоды, когда все в жизни как будто бы стабильно, вот людей подчас и охватывает нечто вроде дерзкой самоуверенности, которая рвется наружу лавиной вопросов, причем, по сути, мнимых. Спрашивая себя о чем-то, люди свято верят, что отлично представляют скрытое в вопросе «что», и ошибочно полагают неизвестными лишь «как» и «почему». «Как получается, что я так хорошо преподаю?» — вопрошает себя, скажем, учитель и очертя голову устремляется на авантюристические поиски подходящей причины. И, глядишь, впрямь извлекает ее на свет божий. Действительно ли он хорошо преподает и так

ли уж хорошо, в подобных случаях вовсе не подлежит обсуждению, но авантюра есть авантюра: порой в поисках этого «как» натыкаешься на подвох, новое «что», которое в свою очередь вызывает вопросы. Но замечать новое «что» не обязательно, и зачастую — особенно когда такие вопросы исходят от авторитетных лиц — его и в самом деле не видят.

В газете мне попалась на глаза статья о героях современности, о людях, движущих наше общество вперед; не останавливаясь перед солидными, подчас материальными жертвами, они надолго бросают хорошо оплачиваемую работу, чтобы своим энтузиазмом и уверенностью в победе увлечь отстающие бригады и участки; в ту пору страницы газет сплошь пестрели такими заметками, и я воспринял это как вызов судьбы. Устав от тяжких скитаний по далекому прошлому, я уже которую неделю искал злободневный, а значит, полезный обществу материал и вдруг — надо же! — наткнулся на него за завтраком. Чудо, а не материал, сам просится на бумагу, — какие конфликты, какие проблемы! Мелькнула мысль: как же трудно, наверное, далось человеку решение урезать собственную зарплату ни много ни мало, как здесь пишут, на целую четверть, пожертвовать прочным положением, начать все сначала и, бесспорно, обречь себя на множество неурядиц и неприятностей. Что же толкнуло рабочего на поступок, резко переменивший его собственную жизнь и жизнь всей семьи? Как счастливо соединились внутренний долг и поставленная извне задача — ведь, с одной стороны, они очень противоречивы, а с другой, стимулируют друг друга; как чувство личной ответственности уживается с нажимом руководства? Как связаны между собой подобные причинные комплексы, в какую форму выливается их взаимодействие? И наконец, как и почему безвестный человек становится героем? Иными словами, каким образом жизнь умудряется опережать литературу?

Ничего этого я не знал, ведь до той поры мне приходилось бывать на заводах лишь в составе писательских делегаций; зато я, как и все, отчетливо понимал, что этот материал — золотая жила. И пусть я переоценивал суровость и продолжительность внутренней борьбы за подобные решения, — неужели по своей непреложной гражданственности они не достойны самого пристального изучения? Поставить этот вопрос значило ответить на него утвердительно, и время благоприятствовало таким ответам; не долго думая, я позвонил на одно из упомянутых в газете предприятий — завод машиностроительного оборудования в О. — и час спустя уже сидел в поезде, а еще через два часа выслушивал заверения представителя дирекции, что он-де вполне сознает свой долг перед литературой и непременно целиком и полностью меня поддержит! Обещание свое он подкрепил небрежным клятвенным жестом. В нашей истории сей товарищ всплывет еще один раз, в телефонном разговоре, так стоит ли описывать его внешность? Разве что в двух словах: ему лет тридцать пять, судя по одежде, весьма самодоволен, голос медлительно-певучий.