Избранное

Следующий — Коля Кулик, бородатый мальчишка. Этот — матерщинник, плясун, говорун. На месяц у него уходит шестнадцать плиток прессованного чая с этикеткой, на которой белочка грызет кедровые орешки, не задумываясь над своей судьбой. Кулик совсем недавно отбарабанил пятнадцать суток и еще полон впечатлений, с удовольствием сообщает всем без разбору, за что схлопотал «неприятность».

— Стою я это раз возле кинотеатра. И вот, помню как сейчас, день был воскресный, и, будучи выпивши, я наслаждался природой…

Что за природа может быть возле кинотеатра, понятно не всем, но что такое быть выпивши, все понимают отлично и потому слушают брехню Кулика с интересом.

— И вот, дорогие гражданы, вижу я, как двое неизвестных бурят начинают приставать к женщине. Само понятно, я стал обороняться…

Говорит Кулик это, чтобы подразнить Гуржапа. Он — бурят. Черен волосом, ходит на кривых, кавалерийских ногах. Гуржап встревает обиженно и сердито:

— Я бы тебя, сучка, оборонил!..

Но Кулик, как правило, тут же подсаживается к Гуржапу, заглядывает в раскосые глаза и поливает такую чепуху, что Гуржап обычно смягчается и больше не сердится.

— Я же, Федя, — говорит буряту Кулик, — не какой-нибудь там… но ига, как порядочный человек, не выношу. Иго сделало меня нервным.

Происхождения он городского, носит тельняшку и любит каждодневно рассказывать сны. Кулик обычно просыпается раньше всех, растапливает в жилухе соляркой железную печку, разогревает «самовар», обыкновенную консервную банку, кипятит в ней здоровенный кусок чая, а после, пока тот слегка остывает, накрытый брезентовой рукавицей-верхонкой, Кулик сообщает всем очередной свой сон. Сегодня, к примеру, он был следующего содержания:

— Вижу, значит, во сне — идет… Ну! О-о-о-о! По-блатному — девушка. Ножки!

Всем Дали Сапоги шмыгнул взволнованно и подтолкнул Ледокола:

— Щас загнет!..

Кулик коротко среагировал на репличку и вдруг посерьезнел:

— Да… идет эта девушка, значит, и чудится мне — пройдет вот такая — росинки не сронит…

— Короче, Кулик. Что дальше? — не терпится Гуржапу, да и всем в общем-то не терпится, потому как в горах женщин нет и так далее.

Кулик мечтательно запрокидывает курчавую голову и кончает неожиданно:

— Мимо прошла…

Стреляет Кулик, разбрасывая пули, но в целом получает результат не совсем плохой.

На линии огня — Богомол. У него рыбье, по-щучьи вытянутое лицо. Сам он грузен, все у него ровно, от зада до головы. Богомол — любитель поесть. Но это не главное — Богомол единственный на Огиендо натурально верит в бога. Носит нательный крест за воротом черной косоворотки, и над кроватью его, где вся стена уклеена фотографиями женщин, вырезанных из разных журналов и даже газет, в углу висит небольшая темная иконка с каким-то одному Богомолу известным святым. Богомол уже в летах, ему где-то за сорок, а может, под пятьдесят. Говорит он тихим, шипучим голосом. Мечтания у Богомола тоже тишайшие, журливые, как вода. Глазки у Богомола ртутные, он любитель сладостно воздыхать и говорить:

— Справедливости мало. Суеты множество. А почему бы мне не разрешить открыть свой собственный магазин? Было бы в нем чистенько и пахуче. Торговал бы я свежими булками, ситным и прочим хлебушком. И мне было бы хорошо, и людям тоже…

После сезона работы в горах Богомол каждый год ездит на южное море, потихоньку тратится там, но жены себе подыскать никак не может.

— Справедливости в ихнем поле нонче маловато. Суеты множество.

— Чего ж ты их на стенку-то лепишь? — спрашивает Котелок.

— А так… Хобба у меня такая.

— Чего, чего? — вскидывается Лебедь. — Простите, как вы сказали?

— Хобба. Ну, это привычка, стал быть… Интересуюсь. Вот кончу сезон и поеду к морю. На юг. Суеты там — мно-ожество… И женюсь…

При этом щурится Богомол, воспоминания жгут его.

— Имел бы я домик с наделом землицы. Деток растил спокойно и богоугодно…

— Кровь бы пил, как паук, — подсказывает Голован.

Богомол морщится, как от отравы, лебезит взглядом, а Голован режет дальше:

— Ты и так свои канавы, как магазин, содержишь. Торгуешь породой — как куб, так и руп…

— Между прочим, — неожиданно для всех не уступает Богомол, — мне не совсем понятно, гражданин Голован, чего вы грубите?.. И пока что я работаю, а не торгую. А вот ежели бы торговал, то у меня бы вам завсегда «пожалуйста» говорили. Это в магазине-то… И на дом бы доставляли горбушки… Вот так вот…

— Интере-е-есно как, — говорит Голован.

— А вот и интересно… — Богомол обиженно смолкает.