Избранное

— Хорошо… Значит, так… Минуточку, минуточку… — Дмитрий Фомич задумался, и на лице его появилась улыбка. — Представьте себе, друзья, тихий городок в Белоруссии на берегу Днепра. Жизнь течет спокойно, размеренно, и вдруг: «Внимание! Спешите видеть! В городском саду состоится грандиозное представление. Открыта продажа билетов. Цены общедоступные!» Сами понимаете, задолго до начала вся наша ребятня в городском саду. Выступает заезжий факир. Он делает необыкновенные трюки — босиком гуляет по гвоздям, запросто глотает шпаги, одним словом, творит черт-те что. Мы стоим, глядим и не дышим. А представление продолжается. В саду вырыта яма, рядом приготовился духовой оркестр. Помощник факира объявляет: «Смертельный номер! Нервных просят удалиться! Сейчас на ваших глазах факир будет заживо предан земле!» И тут мы видим, как, прощаясь на ходу со зрителями, факир идет к яме. Он говорит что-то на заграничном языке и прыгает вниз. Над ямой быстренько кладут доски, поверх досок насыпают холмик и бросают цветы. Пока происходит это мероприятие, оркестр для настроения исполняет похоронный марш. Никогда в жизни мне не приходилось слышать, чтобы похоронный марш играли в таком ураганном темпе. Оркестр закончил, помощники раскидали землю, откинули доски, и через минуту, когда из ямы как ни в чем не бывало появился факир, все захлопали, а одна женщина на нервной почве рухнула в обморок. Когда эту женщину привели в чувство, оказалось, что это была супруга факира.

Дмитрий Фомич обернулся ко мне:

— Ну? Неужели ты это позабыл?.. Ладно, не мучай свою память, я тебе сейчас еще что-нибудь напомню… Перенесемся в начало тридцатых годов. В воскресенье там же, в нашем городе, разворачивается массовое агитдействие. По Соборной площади маршем идет колонна, изображающая немецких безработных. Идут мужчины, женщины и дети, и среди них я. Мы шагаем и поем революционную песню. И вдруг на площадь верхом на коне выезжает полицей-президент. Эту роль исполнял Ефим Качурин из союза кожевников. На голове у полицей-президента цилиндр, в руке сабля. Когда полицей-президент выехал, он решил для большего эффекта поднять коня на дыбы, но конь, как видно, этого не проходил. Он исполнил нечто не предусмотренное программой. И тогда полицей-президент заорал: «Приказываю разойтись! Доннер веттер!» — что значит «Гром и молния!». А мы не испугались и продолжали петь. Полицей-президент взмахнул саблей, и на площадь сразу выехала городская пожарная команда. Все пожарники были в раскрашенных касках. Они встали к насосам и вооружились шлангами с медными наконечниками. Пожарников было немного, явились только свободные от дежурства, им помогали ребята, и среди них был Анька Одинец. А я, как вы уже знаете, находился в колонне революционных безработных. Вся наша дружная колонна с нетерпением ожидала, скоро ли начнется полицейский произвол. Дело в том, что день был очень жаркий, нам по сценарию предстояла освежающая водная процедура… Я немножко отвлекусь и скажу, что как раз в то лето я крепко подружился с девочкой по имени Дуся, но на эту же девочку имел виды еще один паренек из нашей компании — Анька. И все для меня сложилось на редкость удачно. Дуся стояла в толпе зрителей. А мы промокли, но нам было жутко весело, мы пели и не отступали ни на шаг. Дуся видела, как вода из пожарного шланга била мне в грудь, я захлебывался, но не отступал. Как вы понимаете, этот сеанс классовой борьбы завершился нашей победой. У пожарников кончилась вода, и они под общий хохот и свист умотали вместе с полицей-президентом, а мы, еще тесней сомкнув свои ряды, с высоко поднятыми красными флагами совершили круг почета…

Рассказ Дмитрия Фомича вызвал общее оживление, и кто-то из отдыхающих спросил:

— А что сталось с той девочкой Дусей?

Дмитрий Фомич улыбнулся и мельком взглянул на меня.

— Дуся была умная девочка, она примкнула к тем, кто шагал под красными флагами. А потом… потом она выросла и вышла замуж за Митьку Глебова.

— За Глебова? То есть за вас?

— Так точно.

Я смотрел на Дмитрия Фомича, на своего земляка и сверстника, и пред моими глазами встал Митька Глебов — сын оршанского железнодорожника, заводила и весельчак. Я вспомнил его отца, сутулого и большерукого, вспомнил их домик, крытый серой дранкой, всеми тремя окнами глядевший на Днепр. А Дусю я так и не вспомнил. В моей памяти, заметно ослабевшей с годами, путаясь и обрываясь, мелькали картинки нашего босоногого неповторимого детства.

— …Вся сложность состоит в том, дорогой мой, что, когда люди расстаются на столь долгий срок, не сразу разговор завяжешь. Если бы нас с тобой одна только война разлучила, все было бы проще. «Где воевал? Где начал? Где закончил? Как семья жила?» И тэ дэ и тэ пэ. А мы с тобой сколько лет шли как две параллельные линии, с той только разницей, что в геометрии они не сходятся, а в жизни, пожалуйста, вот как у нас сегодня получилось.