Избранное

— Безусловно, — подтвердил Тарасов. — Имеется у меня для вас неплохой кандидат. Мазаев Алексей.

— Его фото здесь есть? — спросила Наташа и, чуть помедлив, пояснила: — Мне интересно, какая у него внешность…

— Нет. Здесь его нет.

Наташа удивленно посмотрела на Тарасова. Ну, конечно, он не доверяет ей никого из тех, чьи фото висят на доске. Она, Наташа, неизвестна, и человека ей предлагают писать неизвестного. И это очень обидно.

— Вы про какого Мазаева? — спросил Мухин. «Вот так знаменитость, — подумала Наташа, — даже Мухин его не знает».

— Алексей Мазаев. Комсомолец. Работает в первом механическом. Живой паренек. С перспективой.

Мухин взглянул на Наташу. Ее спокойное, почти равнодушное выражение лица удивило его.

— По-моему, художницу не вполне устраивает ваша кандидатура, — шутливо заметил Мухин.

— Ошибаешься, — бросил Тарасов. — Пойдемте, я вас познакомлю.

Когда они вошли в цех, Мухин исчез; он торопился в редакцию. Идя рядом с Тарасовым, Наташа поглядывала по сторонам, надеясь, что она угадает сама, кого ей предстоит писать. Миновав третий пролет, Тарасов замедлил шаг.

— Внимание! Вот он…

Алексей Мазаев работал на плоской шлифовке. На магнитной плите ровными рядами лежали детали. Плита двигалась, как живая, словно пытаясь уйти от властных прикосновений шлифовального камня. Но от него нельзя было увернуться. Стремительно вращаясь, камень поглаживал детали, взметая золотистый веер холодного огня.

Наташа остановилась поодаль. Прищурившись, она неотрывно смотрела на Мазаева.

На вид ему было не больше двадцати. Наклон головы мешал Наташе увидеть его глаза.

«Интересно, — подумала Наташа, — у него такой вид, будто он читает книгу, от которой трудно оторваться».

Тарасов коснулся ее плеча.

— Герой вашего будущего произведения.

Мазаев поднял глаза. Кивнув Тарасову, он с любопытством взглянул на Наташу.

— Знакомься, Алексей. Это Каретникова Наталья Михайловна. Она художница. Решила нарисовать твой портрет.

«Положим, это не я решила… Молчит. Сейчас начнет скромничать, отказываться будет». Мазаев кивнул.

— Ясно.

«Принял как должное, — мысленно отметила Наташа. — Даже нисколько не удивился».

— А почему именно меня рисовать наметили? — спросил Мазаев.

— Почему именно тебя? Потому что ты художнице понравился.

Наташа смутилась.

— Товарищ Тарасов шутит. Дело совсем не в этом… Вернее, дело не только в этом. Мне сказали, что вы хорошо работаете, и я с удовольствием напишу ваш портрет… Завтра я приеду сюда, и мы начнем. Ладно?..

Когда Наташа и Тарасов ушли, к станку Мазаева подошел его дружок Гена Сивков. Он краем уха слышал разговор и решил кое-что уточнить.

— Алеша, что, тебе Павел Николаевич девушку сватал?

— Точно.

— Тогда привет руководству.

— Эта девушка — художница. Рисовать будет мой портрет.

— Для газеты?

— Не знаю.

— А может, для музея?

— Возможно.

— Все нормально. Я видал в музее портрет сталевара Субботина. А что мы, шлифовщики, хуже сталеваров?

— Шлифовщик Мазаев пока что слаб против сталевара Субботина, как считаешь?

— А ты не тушуйся. Все развивается в движении. — Сивков похлопал Алексея по плечу. — Через годок-другой зайдем с тобой в Третьяковку, а там две картины висят. Слева — «Иван Грозный убивает своего сына», а справа — «Алексей Мазаев шлифует свои шайбы». А?..

Воскресное утро выдалось морозным. Молочная дымка скрадывала синеву неба. Глядя в окно, Наташа вспомнила. Однажды у них в квартире был ремонт. Старичок маляр разводил в ведре побелку, и кто-то ему сказал: «Постарайтесь, чтобы потолок получился белый». Маляр снисходительно покачал головой: «А какая в нем радость, в белом потолке? Я вам живой потолок сделаю, с морозцем». И он смело плеснул в ведро с побелкой разведенный ультрамарин. Потолок получился на славу — свежий, с едва уловимой голубизной, точь-в-точь морозное январское небо.

За окном недвижно висели заиндевевшие провода. Начало слегка пригревать солнце, и морозные узоры на стеклах уже теряли четкость.

Они условились встретиться ровно в одиннадцать на Ленинских горах, внизу у трамплина.

Прошел уже месяц с того дня, как Наташа начала работать над портретом. Каждый день она приезжала на завод. Облюбовав удобное место, примостившись на каком-нибудь ящике, она делала одну зарисовку за другой. Первое время Алексей смущался. Движения его, и без того неразмашистые и скупые, обрели непонятную скованность. Когда к нему кто-либо обращался, он отвечал, не поворачивая головы, видимо полагая, что каждое лишнее его движение помешает ей работать. И тогда она сказала Алексею, чтоб он не обращал на нее никакого внимания.