Избранное. Искусство: Проблемы теории и истории

Охрана памятников искусства и старины, которая только еще робко намечалась в последние годы царизма, теперь стала сразу актуальнейшею задачей и чрезвычайно важной отраслью государственного управления. Пришлось централизовать все дело в особой Коллегии при Наркомпросе, которой были даны широкие полномочия; надо было на совершенно новых основаниях создавать целое законодательство, для которого ни русская дореволюционная, ни западноевропейская практика не давала прецедентов. Была проделана гигантская работа и в центре, и на местах. Работа эта, трудная даже и в самой столице, требовала прямо-таки нечеловеческих усилий в провинции, где очень часто не хватало самых необходимых сколько-нибудь подготовленных работников. Особые «эмиссары» московской Коллегии, вооруженные только широковещательными мандатами, предпринимали далекие путешествия, несмотря на расстройство железнодорожных сообщений, на голод, на тиф, на полное отсутствие самой элементарной безопасности, несмотря даже на свирепствовавшую по всей стране (и особенно упорно на Юге) гражданскую войну, бывали повсюду, брали на учет, выдавали охранные грамоты, приказывали и распоряжались, просили и уговаривали, свозили вещи из наиболее угрожаемых местностей в города, устраивали самозваные музеи и библиотеки в случайно захваченных помещениях и т. д. Одновременно в отдельных частях разодранного в клочья государства работа организовывалась и потом часто обрывалась самотеком, так как ведь эти части, в силу перипетий гражданской войны, зачастую подолгу оказывались отрезанными от центра и предоставленными собственной инициативе: формировались и расформировывались местные Комитеты охраны памятников искусства и старины, то в городском, то в губернском, а то и в краевом масштабе, развивали энергичную и плодотворную работу, привлекали всех, кто так или иначе мог оказаться полезным или кто просто хотел работать «за спасибо» – учителей, студентов и всяких добровольцев.

Результаты этого героического напряжения налицо: конечно, наверное, многое погибло в огне или от каких-нибудь других бедствий, многое было испорчено и разворовано – всего, что, может быть, следовало бы и стоило бы сохранить, уберечь не удалось. Но удивляться надо не этому, разумеется, а тому, что, несмотря на ураган, пронесшийся с громадной разрушительной силой над всеми городами и весями бывшей России, все-таки столько вещей сохранилось и вновь собралось в музеях, которые были основаны во время революции или только бесконечно разрослись благодаря ней. Непосредственным участникам всей проделанной работы даже не так видно, как чудесно это спасение памятников искусства и старины; но посторонние – иностранцы, например, – попадая в наши музеи, просто не верят своим глазам, что все это могло уцелеть. Нельзя не пожалеть, что у нас нет до сих пор хотя бы самой сухой фактической сводки данных о том, как спасали и охраняли культурные ценности в 1917 и следующих годах. Архивы целого ряда организаций, сделавших очень многое, достоверно уже больше не существуют, а архивы других учреждений находятся неизвестно где, с каждым годом становится все труднее и труднее собирать разрозненные документы, с каждым годом изглаживаются и в памяти отдельных работников детали того, что было пережито в эти страшные и упоительные годы Революции.

Наряду с практической работой на местах велась во всех крупных культурных центрах и работа теоретическая. Ведь все музейное дело оказалось в новой политической и общественной обстановке совершенно новым по существу: надо было сформулировать наново самые цели и основные задачи в достаточно убедительной для людей, никогда не думавших о музеях, форме, и соответственно с этим – надо было выработать и новые методы работы. Из обычного музееведения, как оно сложилось на Западе и в Америке, пригодными остались в революционной обстановке только рецепты и рецептики музейно-консерваторской работы и, разве что, экспозиционная практика – не больше! И в Ленинграде, и в Москве, и в Харькове, и, вероятно, еще во многих других руководящих центрах специалисты и общественники собирались, обсуждали, принимали постановления, постановления очень часто, конечно, не проводились на практике, потому что не хватало средств или потому что и не следовало их проводить в жизнь, – какие только проекты не рождались в раскаленной атмосфере Революции. И очень-очень жаль, опять-таки, что протоколы всех тех музейных совещаний, которые созывались и высказывали то, до чего уравновешенные специалисты договариваются только в исключительной обстановке, нигде не собраны и, по всему вероятию, частью, по крайней мере, растерялись и погибли.