Избранное. Мудрость Пушкина

О, если правда, что в ночи,Когда покоятся живые,И с неба лунные лучиСкользят на камни гробовые,О, если правда, что тогдаПустеют тихие могилы, —Я тень зову, я жду Леилы:Ко мне, мой друг, сюда, сюда!Явись, возлюбленная тень,Как ты была перед разлукой,Бледна, хладна, как зимний день,Искажена последней мукой.Приди, как дальная звезда,

Как легкий звук иль дуновенье,Иль как ужасное виденье,Мне всё равно: сюда, сюда!..

Он начинает нетвердо, но его сомнение длится лишь миг; или оно – только формальная оговорка? Ведь с первых слов чувствуется, что он верит, – и так беззаветно звучит его страстный призыв: «Ко мне, мой друг, сюда, сюда!»

Он пишет вполне положительно, как бы о вещи естественной и всем известной:

…Но и в дали, в краю чужом,Я буду мыслию всегдашнейБродить Тригорского кругом,В лугах, у речки, над холмом,В саду, под сенью лип домашней.Когда померкнет ясный день,Одна из глубины могильнойТак иногда в родную сеньЛетит тоскующая тень

На милых бросить взор умильный.(П. А. Осиповой, 1825 г.)

Он говорит (На смерть Ризнич, 1825 г.)[57]:

Под небом голубым страны своей родной     Она томилась, увядала…Увяла наконец, и верно надо мной     Младая тень уже летала.

Тень для него – не умственный образ, ареальное существо, слышащее и чувствующее.

Меж тем, как изумленный мирНа урну Байрона взирает,И хору европейских лирБлиз Данте тень его внимает,Зовет меня другая тень,

Давно без песен, без рыданийС кровавой плахи в дни страданийСошедшая в могильну сень.Певцу любви, дубрав и мира,Певцу возвышенной мечты[58]Звучит незнаемая лира.Пою. Мне внемлет он и ты.(Андрей Шенье, 1825 г).

Стихотворение посвящено Н. Н. Раевскому. Итак, Пушкина слушают двое: тень Шенье и живой Раевский; положительнее нельзя выразиться. Такой же объективный и конкретный образ нарисован в стихотворении «Баратынскому. Из Бессарабии», 1822 г.

Еще доныне тень НазонаДунайских ищет берегов;Она летит на сладкий зовПитомцев муз и Аполлона,И с нею часто при луне

Брожу вдоль берега крутого;

И тот же смысл – в стихах, уже приведенных выше:

Садятся призраки героевУ посвященных им столпов.

Конечно, ничем другим, как именно верою в объективность теней, в их внешнее существование объясняются многочисленные обращения Пушкина к теням умерших – к тени Овидия, Кутузова и др., особенно «Заклинание» и «Для берегов отчизны дальной», эти страстные воззвания к умершей возлюбленной. Одно из таких обращений, как известно, даже и озаглавлено прямо – «К тени полководца»[59], и всюду конкретность видений доведена почти до осязательности; напомню, кроме цитированного уже «Заклинания», эти стихи из обращения к Кутузову:

Внемли ж и днесь наш верный глас,Встань и спасай царя и нас,О, старец грозный, на мгновеньеЯвись у двери гробовой,Явись: вдохни восторг и рвеньеПолкам, оставленным тобой.

Имея пред собою такой длинный ряд определенных и исключающих всякое сомнение фактов, нелегко решить, какой смысл вложен Пушкиным в иные его заявления о тенях, менее ясные, наполовину метафорические. Вот два примера таких неопределенных описаний.

Из «Бахчисарайского фонтана», 1822 г: