Избранное. Том 2

— Не надо об этом. Не думай. Не старайся вспоминать. Давай лучше думать о будущем. Мы никогда больше с тобой не расстанемся. Мы будем работать вместе. Ты знаешь, мне предлагают пост директора Национальной радиоастрономической обсерватории Грин Бэнк. Это в Западной Виргинии. Я тебе не говорил, Кирилл? Я тебе не говорил об этом? Забыл...

Он опять обратился к брату. Голос его дрожал.

— Ты получишь место астронома. У тебя будут самостоятельные исследования. Ты сможешь осуществить все, чего не осуществил до сих пор. Уилки, брат мой, подумай только — работать вместе! Такое счастье!!!

— Это счастье,— согласился Саути. Он ласково смотрел на брата — так смотрят на младшего, бесконечно любимого брата, который еще многого не понимает.

— Но ведь я теперь... не смогу работать,— сказал Саути с усилием.

— Сможешь! Вот поправишься и сможешь. Ты прирожденный астроном. Даже на своем чердаке ты достиг чего-то, дружище. Ты ученый по призванию!

— Ты не понимаешь, Уилки. Теперь я уже не ученый... не артист, а главное — коммунистом настоящим я не могу быть.

— Но... ладно, Уилки, тебе нельзя волноваться. Ты просто болен, и это пройдет.

— Может быть, и пройдет,— неуверенно согласился Уилки. Рука его нервно теребила одеяло — тонкая выразительная рука.

— Конечно пройдет! Тебе тяжело говорить. Хочешь, Кирилл тебе расскажет о России? Ты никогда там не был.

— Я с удовольствием послушаю о России... потом. Я хочу, чтоб ты знал, что именно со мной сделали. И пусть русский узнает. Ничего, сейчас мне лучше. Слушайте.

Мне сказали, что я арестован. Было три часа ночи, и на них была форма полиции. Но привезли меня не в тюрьму, а в какую-то больницу. Может, в тюремную больницу?

Я был заперт, в двери волчок, ни одного окна, в потолке лампы дневного света, но это была не камера, а одиночная палата. Даже пахло больницей.

Никто меня не допрашивал, меня не били. Никакого видимого насилия. Снотворное мне дали с едой или питьем. Но в лаборатории я очнулся... Я лежал на столе, вокруг что-то делали врачи в обычных марлевых масках, какие надевают перед операцией. И хотя я буквально засыпал, я стал протестовать. Мне сказали: «Не волнуйтесь, вам не сделают ничего плохого. Вы убедитесь в этом потом».

— Что вы хотите со мной делать? — закричал я.— Я не разрешаю меня оперировать. Вы ответите за это!

— Но вас никто не собирается оперировать,— возразил человек в марлевой маске. Я почувствовал укол и уснул.

Я проснулся опять в своей палате, у меня ничего не болело. Я ощупал себя. Нигде ни следа операции. Я только ужасно хотел спать и уснул, несколько успокоенный.

Не знаю, где я был и сколько там был. Я не знал, что вокруг моего имени поднялся во всем мире такой шум...

Окончательно я пришел в себя в пригородной аптеке, куда меня доставили какие-то люди, по их словам подобравшие меня на дороге.

Я назвал свое имя, и через какие-нибудь десять минут аптеку заполнили взволнованные репортеры.

Сначала я чувствовал себя как будто ничего... Я только удивился, что вызываю такой интерес к своей персоне.

Мне стали задавать вопросы. Я рассказал то, что и вам, больше ведь я ничего не знал. А затем... было задано несколько вопросов. О моих взглядах на те или иные проблемы нашего времени, и я... почувствовал неладное.

— Уилки, милый, не надо об этом! — вскричал астрофизик с ужасом.

— Потерпи. Ты должен знать. Я чувствовал... я мыслил не так, как всегда. О! Как я был благодушен! Как миролюбиво настроен ко всему, что творится вокруг... Технократическая олигархия? Ее всевластие? Но они же пекутся о будущем Америки. Они знают, что делают. Они, право же, хорошие парни! Непонятно, почему я за них не голосовал... И вообще, мое дело сторона. Я маленький человек. Была бы работа да девчонка в придачу... Я ужасался своим словам!..

— Не надо, Уилки, прошу тебя!

— Уже все... Вот тогда со мной начался первый припадок. Меня доставили в клинику. Память мне пока не изменила. Но в глубине души я удивляюсь самому себе. Чего мне, собственно, нужно? Что я лезу на рожон? Я — маленький человек, клоун и мим. Как все, так и я. Разве мне больше всех надо? Ну, вступил в Коммунистическую партию США сдуру, по молодости лет, но не пора ли закругляться? Вот, дорогой брат, что у меня теперь на душе. Ты помнишь, что я говорил тебе в нашу первую встречу, когда мы с тобой проговорили всю ночь напролет. Тогда я рассуждал иначе, не так ли?

— Уилки! Родной мой!

— Подожди. Обещай мне, что вы, ученые, будете бороться, не дадите им... обесчестить науку...

— Обещаю. Даю слово! Вот в присутствии Кирилла.

— Будьте покойны, Уилки Саути,— заверил я,— мы оба выступим на пресс-конференции. Об этом узнают народы всего мира.

— Спасибо... Кирилл Мальшет,— Уилки пожал мне руку и слабо улыбнулся брату.

— Пожалуй, я посплю,— сказал он тихо и закрыл глаза. Уилки подоткнул ему одеяло, поцеловал его, и мы вышли на цыпочках.

Домой вернулись мы вместе. Но вечером Уилки уехал к брату в больницу, предупредив, что будет возле него всю ночь. Я предложил свои услуги, но Уилки сказал, что лучше не надо: все-таки я русский, и не надо зря дразнить гусей.