Читаем Избранное. Том 3: Никогда не хочется ставить точку полностью

4. Идет большой социальный спрос на роман производственный, роман, допустим, о рабочем классе. Ты получаешь его в журнале и без труда можешь рассматривать, его как злую и не очень умную пародию на производственный роман. Почему? Да потому, что уже нет знания предмета. В писательской поездке на завод или в парадном налете к нефтяникам производства ты всего не узнаешь. А пойти на производство работягой третьего разряда, приехать к нефтяникам не на обкомовской "Волге", а в кузове грузовичка, в рабочей одежде — уже нет смелости, уже возник жирок.

5. И возникает жирок. Мы приходим в литературу с яростью и светом в душе, но у нас нет умения. Мы изучаем редакционные коридоры, изучаем стиль длинных говорилен, приспосабливаемся к нерациональности литературного официального общения между собой и с читателями. Проходят годы. Число книг идет к десятку, есть некоторое литературное умение, ты профессионально где былая ярость и где былой свет? И лица ребят, с которыми вместе начинал, которых ты помнишь взъерошенными, нескладными, — лица их стали гладки, и, о боже, ты видишь, что они научились даже говорить длинно, гладко, умно и бессодержательно.

6. И бесконечные "почему?" Наверное, самой сильной литературой у нас является литература на военную тему. Запаса войны писателю хватает надолго. Лучшие литературные силы из моего поколения ушли в деревенскую тему. Почему? Не потому ли, что тридцати сорокалетний профессиональный литератор каждое лето общается со своей бабкой Аришей, у которой снимает домик? И не оттого ли подавляющая часть так называемой деревенской литературы все же выглядит подделкой под нее? Я с глубочайшим уважением отношусь к литературным фамилиям Василия Белова, Виктора Астафьева и покойного Шукшина Василия Макаровича. Но, как всегда, как банальная истина: их литература Без определения "деревенская".

Но ведь есть, кроме них, гигантский печатный поток деревенской темы. Утрирование деревенской речи, житей» ских коллизий, надуманные страсти. Знаете, что потрясает: как-то путешественник Арсеньев встретил гольда Дер

су. Образованный европеец столкнулся с человеком иного, своеобразного мира. Это естественно, и это правда. Но я не могу понять и не могу принять, когда молодое поколение литераторов описывает дни и заботы современной деревни, как Арсеньев писал о гольде Дерсу. Это о своих то отцах?

Я родился в деревне и вырос в деревне, и мои родственники — в вятской деревне. Я утверждаю, что деревня и деревенский житель неизмеримо сложнее, умнее, насмешливее, чем их полуадекдотический образ, ложный образ, ложный образ в потоке этих псевдокорней, псевдоистоков. Все. это ложь. Я плоть от плоти отца своего, и я не могу на него смотреть, как на гольда конца девятнадцатого века. И мне стыдно уподобляться тем, кто среди мебелей с тонкими ножками вешает лапотки как признание истоков". Одно утешение деревня без потока этих повестей прекрасно проживет. И черт с ним, что среди коллег сверстников я считаюсь изгоем, ибо не желаю идти в потоке."нутряной темы". Я знаю, что такая тема есть в реальности. Но мне рано о ней писать, ибо для этого нужен не ум, а мудрость, не литературное умение, а горячее мастерство. И им, коллегам. им тоже рано. Груз взят не по плечам. И почему, черт возьми, чем моднее квартира, чем дороже и стильнее мебеля — тем больше говорят об истоках? Я понимаю, когда барство рождается в снабженце, в чиновнике. "Но когда оно в литературе — этого я не понимаю.

Дай бог сил не жиреть, не учиться говорить складно и быть способным натянуть телогрейку и залезть в кузов грузовика, оставив писательские удостоверения дома. Я убежден, что средний талант, а он в обозримости нынешних дней у всех печатающихся не более. чем средний, должен дополняться через испытание жизни на собственной шкуре. Если пишешь о буровиках — умей быть на буровой хотя бы рабочим.

7. И не стоит верить, что тебя "охватят" какой то работой в Союзе писателей, направят на путь истинный. Тебя направят в "десант" или на выступление на заводе. Но это не литература, все эти казенные формы уводят, а не приближают.

И не стоит верить, что бабка Ариша расскажет тебе на крылечке всю мудрость жизни. Эту мудрость расскажут лишь мозоли, такие, как у бабкй Ариши на ладонях, и количество пота, равное пролитому ею. Не сдуру граф брался за ручки сохи. А мы все вовсе не графы.

Письма

Из писем Н. П. Б Алаеву

Балаев Николай Петрович — литератор, журналист. В конце 50 х годов работал шурфовщиком на прииске "Красноар; мейский", быггчленом Певекского литературного объединения.

Август 1965

Через два года на "произведение" в стилера маль чиков и ужас природы будут косо смотреть даже в редакциях типа твоего "Анюйскогр вестника". Наступает время философской, раздумчивой литературы. Это я серьезно, точно говорю.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
Чикатило. Явление зверя
Чикатило. Явление зверя

В середине 1980-х годов в Новочеркасске и его окрестностях происходит череда жутких убийств. Местная милиция бессильна. Они ищут опасного преступника, рецидивиста, но никто не хочет даже думать, что убийцей может быть самый обычный человек, их сосед. Удивительная способность к мимикрии делала Чикатило неотличимым от миллионов советских граждан. Он жил в обществе и удовлетворял свои изуверские сексуальные фантазии, уничтожая самое дорогое, что есть у этого общества, детей.Эта книга — история двойной жизни самого известного маньяка Советского Союза Андрея Чикатило и расследование его преступлений, которые легли в основу эксклюзивного сериала «Чикатило» в мультимедийном сервисе Okko.

Алексей Андреевич Гравицкий , Сергей Юрьевич Волков

Триллер / Биографии и Мемуары / Истории из жизни / Документальное