Избранное. Том первый

Горят ладони от ещё не притёршегося весла, душа горит от воспоминаний. Кем-то рассказанная сказка всплыла в памяти. Сказка о добром молодце, ходившем за тридевять земель. Ходил молодец за молодильными яблоками для старого царя. Нашёл там девицу красную. Я же ради царя убегаю от Стешки.

Представил царя, почему-то толстым и старым, и цветущую длинноногую Стешку, расхохотался.

– Чо тя, водяной шшекочет? – Любим щёлкнул его в побуревший затылок.

– Он.

– Хлопаешь, паря. Стешка блазнится.

Володей досадливо вскинул плечо: мол, не суй нос в дела чужие. Любим с Потапом эту его привычку знали и потому до крайности не доводили.

– А эть я тоже о ей думал... рву из памяти – корни там.

– Хвалилась кума, когда ночь прошла, – пробурчал Володей и подумал о грядущем Стешкином одиночестве, о таких вот Любимах, молодых и статных, которые будут мять подле окон завалину, наговаривать ласковые слова, а оберечь бабу некому: Григорий не из сильных, а Васька мал...

– Я и раньше к ей приглядывался, да к тебе она прикипела, – вздохнул Любим, вспоминая, как выжидал час, чтоб переброситься с девкой словечком. Однажды в переулке облапил и получил оплеуху с обещанием: «Володею скажу!».

Теперь уж обрублено. Другу досталась. Будь на его месте иной Любим не отступился бы.

– Греби давай.

Огневицею взялся запад. Перед закатом, бодря себя, разыгрались ласточки. «Твиии, твиии!» – носясь над дощаником, выписывали они прихотливые загогулины, крылом почти просекали парус. Одна уселась на брошенное Ширмановым весло, зыркнула на корабельщиков тёмными бусинками глаз.

– Больно любопытна! – проворчал Ширманов и полез в мешок за хлебом. – Не бойся. Я тя крошками побалую.

Ласточка взмахнула крылом, но не взлетела, словно поняла его.

Володей усмехнулся:

– Различает, о чём судишь.

– А как же, – тотчас вмешался Потап. – Всяка божья тварь с понятием.

Накрошив крошек на мешковине, валявшейся подле кормы, Фёдор чуть отодвинулся и, подперев по-бабски щеку, стал следить за пташками дружно долбившими своими острыми клювиками.

– А что, робятки, не похлебать ли нам горяченького? – предложил Ширманов.

Причаливать надо.

– Долго ли?

Убрав парус, на вёслах, пристали к каменистому правому берегу. Бросив якорь, привязали канат к огромной старой пихте, одиноко торчавшей на скалистом выступе. Под этой скалой развели костёр. Володей с Любимом кинули сеть. Потап убрёл в лес, но скоро воротился, неся перед собой шапку, заглядывая в неё, млел в улыбке.

– Чо у тя там, самородок, чо ли? – спросил Фёдор, настраивая таган над костром.

– Тсс! – Потап прижал к губам палец, раскрыл шапку: в ней, тесно прижавшись друг к другу, безбоязненно таращились на людей два крохотных пушистых зайчонка.

– Летошные... – Фёдор с опаской тронул указательным пальцем палевого, в белых пятнышках зайчишку, почесал за ухом. – Второго помёта.

– И не боятся ведь, а? – дивился Потап с детским простодушием, словно никогда не видывал живых зайчат, по телу перекатывались тёплые замирающие волны.

– Чуют, что не обидишь.

– Да я, дядя Фёдор.,. Да разве можно эдаких-то?

– Ладно, ступай за сушняком. Вон рыбаки сеть вынули.

Улов был богатый. Сеть оттягивали тяжёлые серебристые слитки, рвали ячеи. Володей довольно тряс кудрями, толкал в бок Любима, старавшегося попасть ногой в штанину. Толкнув сильно, вдруг ощутил в себе горячее, исподволь вспыхнувшее желание уронить друга, избить, испинать.

«Неужто ревную? Он же мне всё как на духу выложил...» – Поостынув, хлопнул Любима по тугой бугристой спине, ясно улыбнулся и, вынув беснующуюся рыбу, ополоснул сеть. – Беги к костру – застынешь.

Потом и сам прибрёл с уловом в корзине, со свёрнутой сетью. Увидав зайчат, залюбовался ими, крохотными, беззащитными, как все в младенчестве.

– Постой! – ухмыльнулся Любим. – Щас над Потапком подшутим!

Спрятав зайчат за пазуху, в Потапову шапку сунул два увесистых голыша в красных крапинах.

Потап ломился через лес, как во время гона сохатый. Трещали кусты, колыхалось огромное беремя хвороста, из-за которого выглядывала кудлатая белая макушка.

– Вот, – парень с шумом бросил под ноги хворост и тотчас склонился над шапкой.

– Где?! – пророкатал, выпрямившись. Взвились в небо со свистом брошенные голыши, пали нескоро, где-то на середине реки.

Беззвучно хохотал Володей, подмигивая Любиму. Гулко сморкался старый Ширман, осуждая парней за эту, в сущности, невинную проделку. «Разве можно эдак? Потап – дитё!» – рассуждал он, почёсывая переносицу рубцеватым пальцем.

Потап, свирепея, опрокинул таган, варево пролилось на огонь, плеснуло сизым паром.

«Попадись такому... надвое переломит!» – поёжился Володей, потом спросил сочувственно:

– Кого потерял, Потап?

– Зайчатки... малюсенькие... – пробормотал Потап. – Тут были.

– А я токо камни видел, – сдержал улыбку Любим. А два пушистых комочка грели ему ладошку.

– Ка-амни?! – снова взвился Потап. – Шутишь?!

– До шуток мне! Жрать охота... продрог, а ты костёр раскидал.

– Зайцев-то Фёдор на углях сжарил... Не заметил, что ли?- вставил Ерёмка, косящий, шустрый казак.