Избранное. Том первый

– Оставаться ему неможно. А выкуп сам видишь, он гол как сокол, – зная, что Любим от своего не отступится, принялся убеждать побратима Володей. – Может, в долг поверишь?

– Поверил бы, да Гарус вас больше сюда не отпустит. Не любит он тебя шибко.

– Не любит, верно. А как быть, брат? Любим-то голову совсем потерял.

– Платите выкуп, – настаивал Егор. Володей не узнавал своего побратима. Словно перековали человека. Ещё недавно, будучи простым охотником, радовался маленькому подарку – обыкновенному ножу. Теперь вдруг жадность одолела. Или чего-то добивается Егор? Был близок к истине. Племя, попавшее к Исаю в зависимость, обнищало. И неслучайно вождь смотрит на русских как на врагов своих. Может, и прав он: добром надо с иноязычными ладить. Оружие – не всегда безотказное средство. Егор видел, что у братьев Добрыниных есть немало товару, который не худо бы поубавить. Знал и то, что Володей Добрыниных не бросит, тем более что душа в душу сошёлся со старшим, с Логином, жадно впитывал в себя рассказы бывалого человека, учась у него уму-разуму.

– Неужто оставишь в залог Любима? – пытливо глядя на казака, спросил Логин, заранее угадывая ответ.

– Не оставил бы... платить-то нечем, – вздохнул Володей, намекая купцу, мол, не худо бы и помочь человеку в беде.

– Уплачу... – усмехнулся Логин, перебирая тонкой рукою серебряную узкую бороду. – Невелика цена.

Цена и верно была незначительна: три котла медных.

- Пошто три-то? – удивился Володей. – Девка всего-навсего одна.

– А тебе? А Потапу? – возразил вождь.

– Потапу – ладно, он холост. У меня баба есть... – испугался Володей вообразив, как возвращается в Якутск с туфанкой, а у крепостных ворот их встречает Стешка.

– Двух не прокормишь, что ли?

- Вера не позволяет двух жён держать, – в иную пору он вспоминал вдруг о вере.

– Вера, – думая о чём-то своём, вздохнул Логин. – Мне вот так же пришлось выбирать: вера или женщина. В Канбалыке с купцом с одним сдружился. Тот дочь в жёны хотел отдать. Токо, говорит, веру смени. Не согласился я... с купцом разошлись. Девку обездолил.

– Не пойму я вас. Бога вашего не пойму. Воспрещает жить, как хочется, – недоумевал Егор.

– Боги разные, как и люди, – сказал Логин, которого с детства учили, что создатель всего сущего на земле един. Но повидав мир, усомнился в боге... молитвы складные позабыл. Не шибко спасали они от стрел вражеских, от лютого зверя, от голода, от хворобы. Не молитва, а смекалка да находчивость выручали в пути. – Разные... и договориться меж собой не могут.

– Ежели боги не могут, – усмехнулся Володей, – куда уж нам, грешным?

– Три котла за трёх женщин, – снова напомнил Егор.

– Получишь, – успокоил его Логин. – И сверх того нагружу за хлопоты обо мне.

– А женщину можешь себе оставить, – осторожно вставил Володей.

– Нет. Что продано, то продано.

– Ладно. Пущай будет по-твоему. Токо щас я её не возьму. После как-нибудь заберу.

– После ты где нас найдёшь? Мы как ветер... по всей земле летать будем.

И все же Володей на своём настоял. Но едва первая нарта коснулась льда на Учуре, как из лесу вынырнула маленькая фигурка.

Вон твоя за тобой гонится, – рассмеялся Любим, узнав лыжницу, догонявшую их. – Ишь как чешет! От бабы смерть примешь, не иначе. Ходу тебе не дают.

«Уж больно баской парень. Потому и льнут к нему девки», – посмеивались братья Добрынины, слушая, как бранит казака брошенная им молодая туфанка.

29

Зимовье Учурское кучно. Живут все друг у друга на виду. Один лишь Исай в сторонке. И ласков, и обходителен человек, а казаки его сторонятся. Да и он не слишком к ним липнет. После походов надолго запирается у себя в избушке, пьёт, хотя пьяным его не видывали. Дверь вечно заперта изнутри, единственное окошко завешено рогожиной, и слышится не то вой волчиный, не то жуткая утробная песня, булькает жидкость – вода ли, водка ли, звенит медная ендова о столешницу: пирует в одиночку Исай.

Утром, чуть свет поднявшись, зовёт подначального счётчика вдругорядь обсчитывать накануне привезённый ясак. Всё сходится штука в штуку. Только иной раз шкурки утренние не похожи на привезённые вчера, будто полысели они за ночь, поистёрлись от лежанья в Исаевой избушке.

Володей, едва появившись в зимовье, устроил пятидесятнику скандал:

– Подменил рухлядь! – увидев меха потёртые, скучные, закричал он. – Для кого стараешься? Для своего кармана аль для государя? Нажалуюсь воеводе!

Исай божился при всех: те самые шкурки, и счётом сходятся, и видом:

– Не веришь, поди обыщи избушку.

Не раз пеняли на него здешние тунгусы: аманатов берёт безжалостно. Кто поважней – за тех дают любой выкуп. А уж Исай столько заворотит, у бедняг глаза на лоб лезут. Приехавших за аманатами угощает вином, торгуется и, упоив их, хмельных, выпроваживает. Товар лежит в его амбаре. Никто не знает, что у амбара двойное дно. Все лучшие меха там хранятся. Что похуже, Исай отдаёт казне. Иные племена, которых уж совсем обескровили непосильными сборами, покорно отмалчиваются.

– Тут ваш малый сидит в аманатах, – напоминает Исай забывчивым. – Мёрзнет шибко. Аманатская-то у нас без печки.