Избранное. Том третий. Никогда не хочется ставить точку

— Привет! — ответил мой спутник. — Залазь. — Лошадей не видали?

— Не было. Чьи?

— Партия Громыко.

С Жорой Громыко мы служили когда-то в Певеке в геологическом управлении. А парень этот был там техником.

— Далеко?

— Километрах в пяти.

Мы выпили чаю и отправились в гости, так как все равно было плыть нельзя.

Как будто ничего не изменилось. В палатке на оленьей Шкуре сидел, скрестив босые ноги, Жора Громыко и, разумеется, чистил пистолет. Страсть к оружию не прошла у него с годами. На Чжлоне сопки маячили расходящиеся фигуры — шли искать исчезнувших ночью вьючных лошадей.

Зашумел примус, и мы, растянувшись на шкурах, ударились в мемуары о Певеке прошлых лет: кто где, кто куда, кто кем. Где Граф, где Серега Гулин, где начальник партий прошлых лет?

7

«Южак» не стих и на третьи сутки. Он дул с удивительнейшим разнообразием: нудно свистел меж камней, окружавших палатку, шлепал по полотну широкой ладонью, взвизгивал в щелях обрыва и сотрясал землю неожиданными ударами. Запах ветра был также разным — от погребной сырости осеннего льда до теплых полынных запахов неведомых степей, а может, пампасов.

Ночью мы проснулись от непонятного, вошедшего в мир. Оказалось, что непонятным была тишина. В этой тишине ясно слышалось, как спокойно и монотонно плещет о берег вода, и еще было слышно шуршание, вкрадчивый шорох. Я высунулся из мешка и затылком почувствовал, что брезент палатки стал тверд, как фанера.

В синей предрассветной тьме был виден снег на верхушках сопок, синие полоски снега лежали вокруг палатки и в ложбинках берегового галечника. Вокруг днища лодки тоже лежал снег, а вода, скопившаяся на дне, покрылась пленкой льда. Море казалось очень черным. Мы разожгли костер, тьма вокруг сгустилась, и только заваленные снегом вершины сопок белели, как будто светились немного изнутри слабым ночным светом. От черной морской воды и холода было чертовски неуютно. И неуют этот продолжался все время, пока горел костер, кипятился чайник, пока мы складывали смерзшуюся палатку, скалывали лед в лодке и грузили ее.

Постепенно светало, и все кругом стало еще неряшливее, как будто землю закидали обрывками ваты, только верхушки сопок выступали в снегу строго и лучезарно. В них возникла гармония, которая всегда бывает у снежных вершин.

Пока мы грузили, лодку, чайник закипел снова, и мы, пропустили кипящую струю через водяную рубашку мотора, только вода лилась в обратном порядке — из выходного шланга в заборную воронку у киля лодки. Мотор согрелся и сразу отблагодарил нас — завелся с первого толчка. И под этот шестисильный треск исчез неуют.

Под надежный стук его мы прошли мимо бывшего поселка Шелагский, где еще торчали над землей домики нескольких упорных старожилов, не желавших покидать привычное место. Обложенные торфом домики казались привычными земляными выступами, такими же древними, как и сам мыс.

Берег загнул на восток, и начались отвесно уходящие в воду скалы. Камень был темный, мокрый. Лодка шла по легкой зыби — это возвращались отголоски шторма, поднятого отгонным ветром.

В расщелинах мыса висели клочья тумана. Из-за поворота каменной стены стал выскакивать резвый ветер и вдруг ударил в лодку погребной мокрой струёй. Здесь была бестолковая толчея волн, и лодку стало заливать сразу с обоих бортов. Ветер дул в лицо, холодный и сырой, как из старого погреба.

— Разворачиваться?! — крикнул Женя.

Мы немного еще прошли вперед, и вдруг толчея стихла, стих ветер, мы выплыли в зеркальные гладкие валы и увидели северную сторону мыса. Шелагский был пройден.

Мы увидели спокойные зеленые валы океана, чистого, свободного ото льда, а на этих валах, невдалеке покачивалась на воде лимонно-желтая байдарка, в байдарке той сидели два человека в зеленых камлейках. Двухлопастное длинное весло переднего лежало, поперек лодки. В руках он держал винтовку. Второй медленно взмахивал веслом, и байдарка бесшумно шла вперед. Лопасти описывали в воздухе плавные дуги, и я видел, как с них скатывались тонкие сверкающие струйки воды. Люди не оглянулись на стук мотора, — они, конечно, давно слышали нас и, значит, видели, определили, что это какая-то чужая лодка. Передний все держал в руках карабин, второй греб, и оба они напряженно смотрели на воду, по видимому, ждали нерпу. Потом второй положил карабин, взял весло, и они стремительными взмахами понеслись от нас на север, горбатые от камлеек люди на желтой лодке по зеленой воде.

Обрывы мыса кончились. К воде сбегал пологий, заросший пушицей, покрытый травой и кочками увал. Запоздалый гагачий выводок цепочкой плыл к берегу. Гага не улетела, а выбежала на берег, и утята выбежали за ней: Они цепочкой пересекли полосу гальки и сразу неразличимо исчезли в кочках. Впереди маячили крылья ветряка и антенны полярной станции Валькаркай. Я посмотрел на часы — всего-то навсего было шесть утра. Мы пристали к берегу, чтобы сделать очередные измерения.

Поднявшись повыше по склону, мы посмотрели в бинокль и увидели точку байдарки на безбрежной воде и солнечные отблески от лопастей весел.