Избранное. В 2 т. Т. 2

В момент пробуждения он еще продолжает вытирать руками лицо: идет проливной дождь, весь он промок до нитки. Недоумевая, как можно в таком отчаянном положении видеть такой прекрасный сон, он опять уныло опускается на скамью. Вот что из него вышло — бесприютный бродяга, ничтожество, которое ни к чему не пригодно и никогда ничем не станет. Все так, как предсказывал учитель Дюрр. Михаэль закрыл глаза и остался лежать под дождем. Теперь все равно.

И тут из неизведанных глубин человеческой души выплыл украшенный розами спасительный челн. Как секунду тому назад страшный сон сменился хорошим, так и теперь безнадежность и презрение к себе сменилось безудержной манией величия. Исчезла преграда, создававшая раздвоенность в его душе. Он самый великий из всех. Стоит ему захотеть — и он покорит весь мир. Это вне сомнения. И вообще, если он захочет, он свергнет кайзера Вильгельма и станет президентом Германской республики. Но и этого ему мало. Он станет таким художником, какого еще не бывало, он будет более велик, чем Бетховен и Гете, вместе взятые. И Нобелевскую премию он получит шесть раз подряд.

Эта мания величия, сохранившаяся у него на долгие годы, очень помогла ему — без нее, как он себе признавался впоследствии, он давно махнул бы на все рукой и погиб.

В изношенных до дыр ботинках хлюпала вода, сквозь дыры на ходу выскакивали пузыри — так он пришел на вокзал «Зоологический сад», чтобы переждать, пока не просохнет мокрый костюм. У буфета стоял приятель Шмидта, некий Рёрен, занимавший незначительный пост в министерстве иностранных дел, женатый на бледненькой горничной и написавший целый ящик романов, которым не суждено было увидеть свет. Михаэль выпросил у него марку и в полчаса убедил Рёрена, что марку он одолжил не кому-нибудь, а настоящему гению.

Ни сам он, ни костюм его не просохли еще после дождя, когда он входил в Западное кафе. Мокрые волосы были безукоризненно гладко зачесаны назад, словно только что от парикмахера. Кожа худого лица была гладкая, как у новорожденного младенца. Огромные глаза сверкали.

Через несколько столиков от него сидела молодая женщина. Темно-каштановые, с медным отливом волосы падали до плеч, закрывали шею сзади и с боков, обрамляя нежное лицо, белое, как слоновая кость, лицо, где не было и намека на румянец и неспособное краснеть. Взгляд каждого, кто видел ее, невольно скользил от глаз к губам, и казалось, будто глаза, которые, словно темные самоцветы в золотой оправе, притаились за четко очерченными, угловатыми веками, скромно прячутся ради того, чтобы не затмевать большой и красивый рот. Михаэль заметил и ее тонкие пальцы. Но сильней всего Михаэля поразило выражение ее лица — такое лицо могло быть только у человека, с отзывчивым сердцем.

Странное чувство охватило Михаэля, чувство, которого он не знал прежде. Это не было радостью, не было страданием. Перед ним была спутница его жизни. Это был миг избрания, таинственный непостижимый миг.

Он взглянул на нее, перехватил ее взгляд и приковал его к себе надолго — на несколько секунд, пока не дрогнули длинные ресницы. Она посмотрела куда-то мимо Михаэля, притворяясь, что не заметила его. Но он продолжал смотреть на нее и снова и снова ловил ее взгляд. Когда она встала и пошла к двери, он увидел, что она одного с ним роста. Она шла медленно-медленно, неуверенной походкой, вдоль чугунных садовых оград.

Михаэль последовал за ней.

— Я должен с вами познакомиться. Можно мне проводить вас?

Она кивнула, не глядя на него. Легкая улыбка женщины, которая сознает себя желанной, тут же исчезла. Она сказала:

— Я больна. Мне нельзя быстро ходить. — Внезапная слабость заставила ее схватиться за руку Михаэля. — У вас совсем мокрый костюм.

— Да, я провел ночь в Тиргартене. У меня нет ни комнаты, ни денег. Но это изменится. Совсем изменится. У вас болит что-нибудь? Что с вами?

— Да так, что-то женское.

— Ах!.. А за вами кто-нибудь смотрит? А то я мог бы присматривать за вами. Это было бы чудесно, верно? Я, конечно, имею в виду — чудесно для меня. — Тут он еще раз увидел слабую улыбку на ее губах, но улыбка эта исчезла так же быстро, как и появилась.

Квартира ее оказалась в Халензее. Лиза с трудом поднималась по лестнице. Михаэль, почувствовавший себя с некоторых пор равным Бетховену и Гете, не сомневался ни одной секунды, что Лиза станет его женой. В многочасовой беседе он выполол из сада все сорняки. В полночь Лиза, у которой не хватило бы духу выгнать на улицу даже бездомного громилу, указала ему на диванчик и сказала:

— Можете здесь лечь, если желаете. — Он пожелал.

На другой день Михаэль снял в Халензее меблированную комнату, в двух шагах от Лизиного дома. Это была комната в нижнем этаже с отдельным входом. Он написал Лизе: «Решай. Если ты хочешь меня на всю жизнь, приходи ко мне завтра в четыре». У продавца цветов он на двадцать пфеннигов купил роз.

Она пришла. Она боязливо сжала губы. Он сказал: «Хозяйка глухая». Хозяйка и в самом деле была глухая, и он не помнил себя от радости.