Избранное. В 2 томах [Том 1]

— Вам, верно, трудно стоять… — и кивнул служителю, чтобы тот подал стул. Иоганна села. Давид нерешительно прошел три разделявших их шага и стал с ней рядом. Он потупил свой тонко очерченный лоб. Его блестящие черные волосы, гладко зачесанные назад, казались влажными.

— Вы жили в доме Фрейденгеймов? Где вы находились, когда пришли арестовать их семью?

— Мы сидели с Руфью в маленьком дворике за домом. Мы только что покормили гусей и уговаривались после обеда отправиться в Вайценгейм, в дворцовый парк, где лебеди. И тут пришел…

— Как была одета подсудимая?

Иоганна задумалась.

— На ней была черная юбка с белой блузкой. Такой же, как у меня.

— Белой? Вы точно помните?

— Мы только что купили себе одинаковые блузки. На распродаже у Шварцшильда на Эйхгорнштрассе.

— Так кто же пришел? Вы сказали, что кто-то пришел?

— Пришел Цвишенцаль. Он остановился на ступеньке крыльца и крикнул: «А, вот она, восточная принцесса!» Ударил хлыстом по ящику, на котором сидела Руфь и заорал: «Встанешь ты наконец?» Он назвал ее скверным словом, дернул за ухо, чтобы встала, и ударил по лицу, а потом еще раз, тыльной стороной руки. Ее родители стояли уже перед домом, а кругом одни нацисты. Их повели по Домштрассе, через весь город, до самого вокзала, а потом назад по той же Домштрассе и через Марктгассе на площадь. Народу все прибавлялось… А на площади…

— Кто ударил первым?

— Цвишенцаль. Это было сигналом. Как будто он дал знак остальным: а теперь забейте их насмерть…

— Вы хотите сказать, что у вас сложилось такое впечатление… А что было потом с младшим братом обвиняемой?

— Я отвезла его под Ашаффенбург в деревню, к знакомому крестьянину — мальчику было всего семь лет.

— А вам сколько было?

— Семнадцать.

— И вы теперь замужем?

Она улыбнулась.

— Нет, не замужем.

— Так, значит, девица? — Он посмотрел в зал и, выдержав красноречивую паузу, обратился к Давиду:

— В деревне, у крестьянина, тебя, конечно, хорошо кормили. А мы в городе и хлеба подчас не видали. Так что тебе, можно сказать, повезло. А теперь скажи: заметил, ты, кто первым обидел твою мамашу — тогда на площади?

Давид покачал головой. Четверо учеников в заднем ряду взобрались на стулья.

— Где ты стоял в это время?

— С мамой.

— Тем более ты должен был видеть, кто первым ударил твою маму. Не так ли?

Иоганна не утерпела.

— Он уже по дороге все время плакал, а на площади обхватил колени матери и не отпускал.

— Свидетельница, вы будете отвечать, когда вас спросят.

— Потому что я уже все знал наперед, — пояснил Давид, глядя на Иоганну.

Председатель ласково остановил его:

— Обращаться ты должен только ко мне.

— Цвишенцаль еще дома у нас вытащил из кармана револьвер.

— А откуда ты знаешь, что это был Цвишенцаль?

— Он был начальником квартала. Он прицелился в маму. А потом засмеялся и говорит: «Торопиться некуда, успеется. Сначала мы совершим воскресную прогулку». Так что я уже все знал наперед.

После перерыва председатель объявил; что допрос свидетелей окончен. Суд заслушает теперь заключение судебного психиатра касательно вменяемости подсудимой. Но тут между защитой и обвинением завязалась небольшая перепалка.

Защитник спросил, воспользовался ли прокурор своим правом приглашать свидетелей?

— Очевидно, нет, иначе я допросил бы их.

— Но ведь в момент убийства Фрейденгеймов присутствовало не менее ста человек — одни как прямые соучастники, другие просто как зрители. Для вынесения справедливого приговора чрезвычайно важно, чтобы присяжные знали причину, почему прокурор не счел нужным вызвать в суд хотя бы одного из очевидцев.

— Прокурор может приглашать или не приглашать свидетелей, по своему усмотрению.

— Очевидно, прокуратура не отважилась даже на попытку обелить Цвишенцаля на основании показаний очевидцев.

— Такого рода заявления неуместны во время судебного разбирательства. Приберегите их для своей речи.

— В качестве защитника подсудимой я считаю своим долгом еще до заслушания экспертизы обратить внимание присяжных на следующее существенное, больше того — решающее обстоятельство в этом процессе. Цвишенцаль, убийца Фрейденгеймов, после падения нацистского режима не был привлечен к судебной ответственности. А между тем свидетели Франк и Фаульштих сразу же по окончании войны письменно обратились в прокуратуру с просьбой выслушать их. Недавно, узнав, что Цвишенцаль заключен в предварительную тюрьму по обвинению в спекуляции, оба свидетеля опять пытались выступить с показаниями. Однако ничего не вышло. Судебный следователь так и не пожелал допросить их. Цвишенцаль был выпущен на свободу.

— О чем это вы, собственно, говорите? — резко оборвал защитника прокурор. — Не Цвишенцаль сегодня на скамье подсудимых, а застрелившая его Руфь Фрейденгейм!

— Сегодня на скамье подсудимых немецкое правосудие, — твердо возразил защитник.

— Да, так оно и есть, — вслух сказал присяжный доктор Бук, обращаясь к профессору Габерлейну.

Налитое кровью лицо председателя еще больше побагровело.

— А теперь вы, надеюсь, позволите судебному эксперту взять слово?

Защитник ответил так же твердо: