Читаем Избранное в 2 томах. Том 1. Детство. Наши тайны. Восемнадцатилетние полностью

— Сотня! — вторично скомандовал Репетюк.

Парчевский и Костя сорвали повязки. Они хотели видеть свою смерть.

— По изменникам неньки Украины!.. — хрипло завопил Репетюк. Но сразу оборвал, не окончив команды.

Казаки стояли смирно с винтовками к ноге. Ни одна винтовка не была взята на руку. Казаки смотрели прямо вперед — в лицо сотнику Парчевскому и хорунжему Туруканису.

Истерически закричали женщины на насыпи.

Репетюк взмахнул нагайкой и поскакал вдоль фронта сотни. Он считал казаков и каждому десятому приказывал выйти вперед. Казак делал шаг и выходил.

— Хлопцы! — крикнул Костя. — Пустяки! Стреляйте! Не губите себя!

Парчевский тихо заплакал. Слезы текли по щекам, за ворот френча, на грудь. Сечевики окружили вышедших вперед казаков, и их поглотила пасть проездного туннеля. Репетюк подал команду сомкнуться. Шеренга сомкнулась.

— Сотня! — в третий раз заорал Репетюк, и голос его вздрагивал.

Винтовки брякнули и легли на руку.

— За неньку Украину!..

Винтовки прижались к плечу.

— Огонь!

Гулко ударил залп и отдался долгим эхом в устье туннеля. Густо посыпались осколки кирпича со стены. Сизый дымок тихими струйками подымался кверху, в лучах солнца он становился рыжим.

Парчевский и Костя продолжали стоять. Метром выше их головы кирпичная стена краснела полсотней свежих щербин.

Тогда, гремя копытами, подскакала сотня гайдамаков. Комендантская сотня была взята в каре и исчезла в пасти туннеля. Взвод сечевых стрелков занял место комендантской сотни.

Репетюк молча ждал, пока хорунжий построил взвод в одну шеренгу. Он все поправлял пенсне, и руки его дрожали мелко и неудержимо. В шеренге сечевиков Парчевский еще успел заметить бледные лица Теменко и Туровского.

Склоны насыпи пустели, люди разбегались, женщины плакали, кричали дети. Напрасно цепь сечевиков пыталась удержать толпу, вернуть ее назад. Их забрасывали грязью и бежали прочь. Снова прогремел залп, Костя и Парчевский упали друг на друга.

Год вступления в комсомолтысяча девятьсот восемнадцатый

Козубенко поднялся на пенек, все умолкли.

Лес кругом стоял тихий, молчаливый и непроницаемо-белый. Густой иней клонил своей тяжестью ветви дерев. Утренний туман уже поднялся и расплылся высоко в небе облачной пеленой.

Козубенко потер ладонями озябшие уши и вынул потрепанную записную книжку. Он открыл ее на последней страничке.

— Зилов Иван! — громко выкликнул он.

— Я.

— Ты — разведка. Командир.

— Есть.

И, словно тут же отправляясь в дозор, Зилов закинул винтовку на ремне за спину. Огрызком карандаша Козубенко поставил в книжечке «птичку».

— Полуник Евгений!

— Есть.

— Ты отвечаешь за связь.

— Слушаю.

Козубенко поставил вторую птичку.

— Пиркес Шая!

— Я.

— Пулеметная команда.

Шая улыбнулся. Ствол кольта, обернутый тряпьем, лежал у его ног на снегу. Треног стоял рядом, как штатив фотоаппарата, и Шая опирался на него коленом.

— Макар Николай. Ты… ты будешь начагитполит. Агитация среди населения, политическая пропаганда в отряде.

— Ладно, — неуверенно согласился Макар, — но вообще…

— Кульчицкий Станислав!

— Мне бы… бронепоезд… — дурашливо начал было Стах, но Козубенко прервал его сдержанно и серьезно.

— Шутки потом. Ты обеспечиваешь огневое довольствие.

— Будет исполнено! — так же серьезно ответил Стах.

— Золотарь Зиновий!

— Я.

Золотарь даже сделал шаг вперед. Козубенко быстро, но критически оглядел его длинную, тощую фигуру, пустой левый рукав. Золотарь уже ожидал этого взгляда и сразу же сердито засопел.

— Ты не гляди, пожалуйста, что я… такой. Я, брат, такой, что… Все одно я теперь порешил жить до тех пор, пока…

Стах не мог сохранить серьезности и снова хихикнул.

— Ни пава, ни ворона! Ты же все говорил, что решил не жить!

— Э! — совсем рассердился Золотарь, — это раньше было. От несознательности, а теперь…

— Тише! — оборвал Козубенко. — Ты, Зиновий, пока будешь резерв…

— А!

— …и пищевое довольствие отряда.

— Я?..

— Это приказ!

Золотарь сердито топтался на месте, задевая всех своими журавлиными ногами, размахивая единственной длиннющей рукой.

— У него одна, да стоит бревна… — пискнул Стах и тут же спрятался за спину Макара.

— Товарищ Стах! — покраснел Козубенко. — Внеочередной наряд… три дня кряду чистить картошку… когда она будет. — Никто не засмеялся. Стах сдвинул кепку на глаза и смущенно чмыхнул носом. — Понимаешь, Зиновий, — обратился Козубенко к Золотарю, — как только найдется кто-нибудь, кто сумеет организовать снабжение, ты будешь переведен на огневое довольствие вместо Стаха. Подходит?

— Ладно. Я что, — пожал плечами Золотарь и поправил единственной рукой амуницию — наган за поясом, маузер сбоку и три бомбы на груди. Предохранительное кольцо он научился выдергивать зубами.

— Кросс Екатерина! — продолжал выкликать Козубенко.

Катря тоже сделала шаг вперед и остановилась в ожидании.

— Санитарная часть.

— Слушаю, — сказала Катря, — но медикаментов у нас нет никаких — это раз, а второе — почему если женщина, так непременно Красный Крест?

Перейти на страницу:

Все книги серии Юрий Смолич. Избранное в 2 томах

Похожие книги

Время, вперед!
Время, вперед!

Слова Маяковского «Время, вперед!» лучше любых политических лозунгов характеризуют атмосферу, в которой возникала советская культурная политика. Настоящее издание стремится заявить особую предметную и методологическую перспективу изучения советской культурной истории. Советское общество рассматривается как пространство радикального проектирования и экспериментирования в области культурной политики, которая была отнюдь не однородна, часто разнонаправленна, а иногда – хаотична и противоречива. Это уникальный исторический пример государственной управленческой интервенции в область культуры.Авторы попытались оценить социальную жизнеспособность институтов, сформировавшихся в нашем обществе как благодаря, так и вопреки советской культурной политике, равно как и последствия слома и упадка некоторых из них.Книга адресована широкому кругу читателей – культурологам, социологам, политологам, историкам и всем интересующимся советской историей и советской культурой.

Валентин Петрович Катаев , Коллектив авторов

Культурология / Советская классическая проза
Вишневый омут
Вишневый омут

В книгу выдающегося русского писателя, лауреата Государственных премий, Героя Социалистического Труда Михаила Николаевича Алексеева (1918–2007) вошли роман «Вишневый омут» и повесть «Хлеб — имя существительное». Это — своеобразная художественная летопись судеб русского крестьянства на протяжении целого столетия: 1870–1970-е годы. Драматические судьбы героев переплетаются с социально-политическими потрясениями эпохи: Первой мировой войной, революцией, коллективизацией, Великой Отечественной, возрождением страны в послевоенный период… Не могут не тронуть душу читателя прекрасные женские образы — Фрося-вишенка из «Вишневого омута» и Журавушка из повести «Хлеб — имя существительное». Эти произведения неоднократно экранизировались и пользовались заслуженным успехом у зрителей.

Михаил Николаевич Алексеев

Советская классическая проза