Избранное в 2 томах. Том 2

На горе среди зелени вековых деревьев звенели голоса: пели девушки. Смеялись и снова пели. Наверное, готовились к завтрашнему Празднику песни. С развалин стен доносился сухой перестук: там сражались палками лихие мальчишки. Я спустился и спросил у них, как пройти к знаменитому Вильнюсскому университету. Двое «мушкетеров» охотно показали деревянными шпагами-в разные стороны. Я засмеялся. Они тоже.

Они были похожи на Витальку — такие же щуплые и темноглазые. Интересно, слышали они про лейтенанта Шмидта?

Конечно, Шмидт здесь ни при чем. На мысль о нем натолкнуло сходство мальчишек с Виталькой. Но, вспомнив о лейтенанте Шмидте, я подумал, что в этом городе еще не встречался с ним.

«Встретиться с ним» — значит что-то услышать о нем, увидеть его портрет, прочитать его имя на уличной табличке… Встреч было много: Набережная лейтенанта Шмидта в Ленинграде — там швартуются парусные баркентины морского училища и по вечерам спелая луна висит, запутавшись в паутине такелажа; узкая крепостная улица его имени в Баку; камни и якоря Севастополя; яхта «Лейтенант Шмидт» в Финском заливе — шла крутая волна, и я с трудом прочитал на борту название, белые буквы все время захлестывала пена.

А в Вильнюсе? Пока ничего…

На следующее утро знакомый сотрудник Литовской Академии наук предложил мне побывать в отделе редких книг и рукописей, обещал показать уникальные издания. Вместе с заведующей отделом он доставал с полок свитки пожелтевших листов, громадные фолианты и маленькие томики в тяжелой потрескавшейся коже. Тут была и Библия петровских времен, окованная медью, и первое издание Грамматики Смотрицкого, и какие-то совсем древние рукописные своды законов. Наконец попала мне в руки «Всемирная география», изданная в Венеции, кажется, в 1576 году — громадный том, весом килограммов в семь, с костяной резьбой на переплете.

Издатели не скупились на иллюстрации. Они щедро снабдили рисунками описания заморских чудовищ, людей с песьими головами и неведомых царств.

На одной из желтых страниц я увидел каравеллу. С высокой фигурной кормой, крутобокую, с парусами, круглыми, словно пузыри. Ну как было не вспомнить наши с Володей кораблики, карту полушарий на стене и синие мартовские лужи?

Солнце падало на страницу ярким пятном, резало глаза. Я

оторвал взгляд от рисунка. В соседней витрине, под стеклом, на каком-то листке чернела размашистая строчка:

П. шмидтъ

Я даже не удивился в первый миг. Увиденное было словно продолжением моих мыслей. Но в следующую секунду я торопливо шагнул к витрине. Шмидт пристально смотрел со старой фотографии. Рядом лежали какие-то документы.

— Откуда это?

— Вы разве не знаете? — удивилась заведующая. Она указала на портрет человека со строгим бородатым лицом. — Тадас Врублевские — Фаддей Евстахиевич Врублевский — основатель библиотеки при нашей академии, адвокат. Был защитником Шмидта на суде… А это фотокопии судебных документов, писем.

— А сами бумаги… Где они?

— Если будет время, если интересно, заходите, — пригласила она — Эти документы сохранились в архиве Врублевского. Теперь они у нас в фонде.

Если будет время! Ждать другого случая? Выхватив авторучку, я потянул со стола бланк заявки.

И вот в руках пухлая папка. Серый картон с черной надписью: ДЬЛО.

Типографская копия обвинительного заключения. Телеграммы и открытки сестры Шмидта, Анны Избаш: скоро ли Врублевский выедет из Вильно? Газетные вырезки. Речь Врублевского на суде: отнюдь не завуалированные высказывания о самодержавии, холодное презрение к офицерам, которые сейчас с ухмылкой говорят об «экс-лейтенанте», а во время восстания дрожали за свою шкуру; и горячие, мало вяжущиеся с обычным представлением об адвокатских речах, слова в защиту Шмидта. Он и не был просто защитником. Он был другом.

В деле есть открытка, посланная Врублевскому и его товарищам-адвокатам участниками восстания, осужденными на каторгу:

«С Волги-матушки широкой, из высокого терема, то есть из Самарской тюрьмы, шлем Вам привет. Мы ни на минуту не забываем той сердечной поддержки, которую вы дали нам в Очакове. Мы ожидали увидеть в Вас защитников, но нашли больше. И теперь, идя в каторгу, мы думаем: много на Руси есть людей хороших, смелых, честных. И делу, которому мы больше не можем служить, они послужат, может быть, с большим успехом, чем мы. 1906. 29. Март. Очаковцы».

Врублевский сделал, что мог. Шмидт тоже. Защищаться он не стал. Отрицать свою роль в восстании? Значит взвалить ответственность на матросов? Он жалел теперь лишь о том, что дожил до этого суда, что оказался здесь, в городе, по злой иронии судьбы носящем то же имя, что и восставший крейсер.

«Умирать в бою за свободу легко — это необходимость. Умирать на эшафоте тяжело — это жертва… Зачем я не погиб под снарядами на борту «Очакова»? Зачем пощадили меня пули, когда под пулеметами плыли мы в воде?»