Избранное в двух томах

полет! И тем не менее не мог не зафиксировать в каком-то уголке своего

сознания, что точно в момент отрыва в левом окне кабины промелькнула

одинокая фигура плотного, коренастого человека в генеральской фуражке.

Взлет прошел нормально. Самолет слушался рулей так, как оно и положено

машине подобного тоннажа: невозможно, конечно, было требовать от него

чуткой, будто у истребителя, реакции на миллиметровые — почти мысленные —

отклонения ручки. Здесь нужны были совсем другие движения: широкие, свободные, размашистые.

В полете сразу почувствовалось, что машина гораздо «мягче», чем все

известные мне ранее. Под действием воздушных порывов корабль «дышал» —

его крылья мерно, в плавном танцевальном ритме изгибались в такт колебаниям

воздушной среды. Увидев это, я по ассоциации подумал о руках балерин в

«Лебедином озере» (да простят мне любители балета это кощунственное, с их

точки зрения, сравнение).

А все внутреннее содержимое кабины—кресла пилотов, приборные пульты, даже подвесные вентиляторы — при малейшей болтанке попросту тряслось.

Тряслось и шумело на разные голоса: дребезжало, громыхало, звенело, скрипело.

Со временем это стало привычным. Но в первом полете на новом самолете

каждая его особенность, включая не имеющие ни малейшего делового значения

мелочи, воспринимается особенно остро.

Но вот мы набрали заданные восемьсот метров, вышли из зоны болтанки в

спокойные слои воздуха, и в кабине сразу стало тихо. То есть, конечно, продолжали гудеть моторы, но этот шум, сколь он ни силен, как-то не доходит до

сознания, наверное, потому, что он ровный. Другое дело — малейший перебой в

работе моторов или любой иной прерывистый, немонотонный звук — он будет

замечен сразу. Шум и его восприятие сознанием — оказывается, разные вещи.

Человек, уснувший у включенного радиоприемника, просыпается, если вдруг

передача заканчивается и наступает тишина.

181 Итак, в кабине стало тихо.. Я вывернулся, как только мог, и в такой

акробатической позе взглянул на показания приборов на пульте бортинженера.

Вскоре, всего через несколько полетов, я отказался от подобных гимнастических

упражнений, так как убедился, что, когда за пультом бортинженера Беспалов, в

моторных приборах можно не думать.

Под нами проплывали малознакомые мне места: какие-то дороги, леса, поля. . Большую помощь в построении маршрута оказал мне Аржанов. Он-то

знал здесь буквально каждый кустик и помог вывести машину на последнюю

предпосадочную прямую так, чтобы избежать излишних змеек и доворотов в

последний момент, перед самой землей.

Вот и аэродром. Чуть-чуть прибавив газу — только бы, боже упаси, не

разогнать в последний момент тщательно установленную скорость! —

переползаем последние препятствия на самой границе летного поля. Так.

Хорошо. Препятствия пройдены. Теперь убираем газ всех четырех моторов до

упора. Штурвал на себя — и самолет мягко касается колесами земли.

В самом конце пробега мы подкатываемся к стоящему по-прежнему в полном

одиночестве Туполеву, Пока машина была в воздухе, он прошел в то место, где, по его мнению, мы должны были закончить послепосадочный пробег, если

приземлимся точно в начале аэродрома. Так оно и получилось.

— Ну, силен старик!—уважительно заметил наш бортрадист. — Оба раза

угадал: и на взлете, и на посадке.

Угадал? Вряд ли. . Дело в том, что способность так «угадывать» Туполев

проявлял не раз и не два. Проявлял даже в таких сугубо нестандартных, не

имеющих привычных прецедентов случаях, как взлет предельно перегруженного

самолета, уходящего в рекордный дальний перелет. В то летнее раннее утро, когда АНТ-25 Чкалова, Байдукова и Белякова взлетал с бетонной дорожки

подмосковного аэродрома, чтобы, пролетев над Северным полюсом, через 63 часа

16 минут приземлиться в Америке, в то утро среди многих присутствующих,

которые пытались предсказать место отрыва, верно определил его один лишь

Туполев.

В общем, для «угадал» набирается многовато совпадений.

182 Недаром имеет столь широкое хождение множество легенд об этом его

свойстве: и как Туполев, посмотрев однажды на самолет другого конструктора, на глаз, без всяких расчетов, определил, в каком месте конструкция «не держит»,

— и действительно, самолет в этом самом месте сломался. И как в другой раз, перелистав объемистый том аэродинамических расчетов, в итоге которого

выводилась ожидаемая величина максимальной скорости полета новой машины, Туполев — конечно, снова на глаз — назвал другую цифру, которая и

подтвердилась, когда дело дошло до летных испытаний. И многое другое в

подобном роде. Рассказывали, что каждый сотрудник туполевского

конструкторского бюро, которому удавалось при обсуждении какого-нибудь