Избранное в двух томах. Том 2

иначе и доказал это, вернувшись после окончания академии на летную работу

уже в новом качестве: летчиком-испытателем. В этой области проработал

сравнительно недолго при первом же наборе в отряд космонавтов поступил в

него, — но что-то (и немалое «что-то».) из опыта летно-испытательной работы, вне всякого сомнения, извлек. Не случайно, я уверен, было одно то, что на двух

из пока существующих типов советских космических кораблей — на «Восходе» и

на «Союзе» — не кто иной, как Комаров, выполнял первые, по существу, чисто

испытательные полеты. Его кандидатура напрашивалась на такое дело сама

собой. И не только потому, что он был профессионально к этому отлично

подготовлен, обладая опытом работы и квалификацией в удачном сочетании: летчика, инженера, испытателя. Он отлично подходил к испытательной работе и

по характеру своему, по вдумчивости, по неутолимой потребности в любом деле

докопаться до самой его сердцевины, по тому, наконец, что был просто очень

умным человеком (мы в своих официальных и неофициальных оценках как-то

стали забывать, что умный человек — это всегда хорошо. Много ли вы видели, скажем, служебных характеристик, где было бы написано: умный человек?) А кроме всего прочего, привлекал к себе сердца людей Комаров своей

естественной, абсолютно непоказной скромностью.

В дни, когда мы праздновали двадцатилетие Победы, Владимир Михайлович

откликнулся на приглашение летчиков-испытателей и приехал к нам в клуб.

357 Выйдя на трибуну, он начал с того, что сомневается в своем праве выступать

в этот день: ведь в Великой Отечественной войне он не участвовал; когда она

закончилась, он, правда, уже носил на плечах голубые авиационные погоны, но

то были погоны воспитанника спецшколы. . И рассказал, что в день 9 мая сорок

пятого года он, как и тысячи других москвичей, повинуясь какой-то внутренней

потребности, пришел на Красную площадь. А там каждого появившегося

военного качали. Увидев Комарова, бросились качать и его. И напрасно Володя

кричал, что он не летчик, а ученик спецшколы, что он повоевать не успел, что он

не заслужил.. Все его протесты не помогали: раз в военной форме, значит —

качать его!

— И с тех пор я всю жизнь стараюсь отработать это, — сказал, заканчивая

свой рассказ, Комаров. Сказал очень искренне, естественно, даже как-то вроде бы

взывая к сочувствию слушателей — вот, мол, какое неловкое положение: висит

на человеке взятый аванс, и все никак не может он за него рассчитаться!. Сказал, уже имея за плечами успешно выполненный полет на первом многоместном

космическом корабле «Восход» и — пока мало кому известную — большую долю

участия в первых проработках проекта будущего корабля типа «Союз», на первом

экземпляре которого ему еще через два года выпала судьба осуществить

трагически закончившийся полет. Полет, после которого космонавты скажут:

«Он был лучшим из нас».

А уже отправляясь в этот полет, во время беседы накануне старта с

журналистами на вопрос корреспондента «Известий» Г. Остроумова, можно ли

передать от его, Комарова, имени привет всем читателям газеты, ответил

сомнением: «Удобно ли?» Он, оказывается, все еще не был уверен в своем праве

обращаться от себя лично к миллионам людей. К всесоюзной трибуне отнюдь не

рвался. .

Вскоре после вечера в нашем клубе мы с Владимиром Михайловичем

встретились в сборочном цехе (хочется сказать: в зале — настолько сверкающе

чисто и не по-заводскому просторно было в этом храмово-гулком помещении).

Осматривали предварительный, сделанный из фанеры макет «Союза».

Макет!. В создании космических кораблей он с самого начала занял то же

почетное место, которое давно и прочно завоевал в самолетостроении. Впрочем, 358

иначе и быть не могло: ведь в обоих случаях речь шла о проектировании почти

одного и того же — аппарата, который будет управляться летящим в нем

человеком.

Сколько я видел макетов за время своей работы в авиации — не сосчитать!..

Входишь в макетный цех, и первое впечатление — перед тобой самолет! Тот

самый самолет, который, по всем планам и срокам, должен быть готов еще

только через многие месяцы, а вот он, пожалуйста, уже стоит готовенький перед

тобой. Блестят свежей краской борта фюзеляжа, играют световые блики на

плексигласе фонаря пилотской кабины. .

Но вот ты подходишь ближе, поднимаешься по стремянке, залезаешь в

кабину — и видишь: нет, это не самолет.. Бросается в глаза. . нет, сначала даже

не в глаза, а в нос: эта штука не пахнет самолетом. Запах свежего дерева, вообще

говоря, — один из самых приятных и, если можно так выразиться, жизнеутверждающих на свете. Кому не приятно взять в руки завитки только что

срезанной стружки и уткнуться в них носом? Прекрасный запах! Но — не наш, не

самолетный. . А вслед за обонянием включается в дело и зрение: видишь, что