Избранное в двух томах. Том I

Но мне не пришлось попрощаться. Когда я, наконец получив документы, выбежал во двор, там уже никого не было. Только лежали на серой земле притоптанные багряные листья… Батальон ушел. Ушел на фронт, куда-то под Лугу, как я узнал впоследствии.

Со временем наступил и мой час — отправился на фронт и я. Со своим стрелковым полком я прошел трудными солдатскими дорогами до последнего рубежа — рубежа победы. Я честно исполнил свой солдатский долг. Свидетельство этому — мои боевые ордена и следы ранений на моем теле. Но до сих пор я живу с чувством какого-то неоплатного долга перед теми, кто ушел в строю ополченского батальона, в строю, в котором меня уже не было, долга перед Васей Гудковым, перед Авдеевым, перед всеми, с кем меня сравняла тогда надетая нами, многими впервые в жизни, военная форма, сравняла присяга, которую приняли мы на школьном дворе под хмурым ленинградским небом в конце лета сорок первого года.

…И вот я снова у дверей, облепленных вывесками многочисленных учреждений, в том числе и нашего. А загадывал-гадал, вернусь ли сюда. Оказывается, вернулся. Поднимаюсь на свой этаж, вхожу в «камералку».

За столами в ней — поредело. Кто в армии, кто на окопных работах за городом. Но мне говорят, что некоторых, как и меня, «забронировали» и они скоро должны вернуться. Вот и мой стол. Он ждал меня, старый работяга. Сколько на нем под моей рукой побывало карт!

Докладываюсь «по начальству». Мне говорят:

— Пока продолжайте прежнюю работу. Новое задание еще ожидается.

Странно… А я-то думал, меня отозвали потому, что оно уже получено и его нужно срочно выполнять.

…Прошло несколько дней, но нового задания мы так и не получили. Может быть, в нем отпала надобность? Возможно: ведь война, обстановка меняется быстро. Может быть, предполагалась работа на местности, а на той местности — уже враг. Ведь фронт подступил к самым ближним пригородам. Его грозный голос — звуки канонады слышны уже довольно ясно в тихий ночной час, во время дежурства на крыше.

У нас на работе прошел слух, что всю нашу «камералку» собираются эвакуировать. Некоторые учреждения уже были вывезены. Говорили, что местом нашей эвакуации назначен Краснодар. Тогда он был еще далеко от фронта и считался глубоко тыловым городом. Кто из нас поверил бы тогда, что немцы пройдут не только до Краснодара, но и значительно дальше. Ведь и на второй и на третий месяц войны, когда они прошли уже сотни километров по нашей земле и, несмотря ни на что, продолжали идти, мы все еще верили, что их вот-вот остановят насовсем.

Нас не эвакуировали. В конце августа весь наш институт почвоведения свернул работу, как и многие учреждения, в которых, по военному времени, не было острой необходимости. Очень многих из нас отправили строить рубеж обороны под Гатчиной: как шутили мы тогда — с камеральных работ мы перешли на полевые. О камеральной работе, видно, приходилось забыть до лучших времен. На войне можно обойтись и без наших почвенных карт.

Мой палец, пострадавший от «зажигалки», побаливал еще основательно. Но по этой причине отказываться от поездки на окопные работы мне казалось неудобным: подумаешь, палец!

Уезжая на окопы, я очень беспокоился о Рине: она оставалась в квартире, если не считать соседок, одна. Правда, проведывала сестра. Но от предложения Сони переселиться к ним Рина решительно отказалась — не захотела обременять. Что касается Ивана Севастьяновича, то он уже не мог навещать Рину: его почти одновременно со мной отправили на окопные работы. В те дни туда посылали тысячи людей, и в первую очередь тех, кто по каким-либо причинам оказался свободным от своей прежней работы, а именно в таком положении был Иван Севастьянович с тех пор, как перестали ходить поезда.

5

Неровное травянистое поле, кое-где на нем беспорядочно разбросаны кустики. Шеренга телефонных столбов, протянувшихся через поле вдоль шоссе. По шоссе со стороны Ленинграда временами проскакивают грузовики, везущие что-то на передовые позиции. А навстречу грузовикам медленно бредут обочиной люди с узелками и котомками. Некоторые ведут ребятишек, кое-кто катит перед собой тележки, детские коляски. Уходят от фашистов. Сколько таких беженцев уже прошло перед моими глазами!

Но некогда разглядывать. Мы роем, роем землю лопатами. Жарища. Крупные капли пота скатываются по щеке, попадают в рот, я чувствую их солоноватый вкус. Хочется пить. Но ведь остальные рядом продолжают работать. Что ж, буду работать и я, жажду утолить нечем. Ноет еще незаживший палец, повязка на нем давно почернела от грязи. Надо переменить. Но потом, потом…