Избранное в двух томах. Том I

— Прими и запей! — протягивает она мне какой-то порошок в развернутой бумажке и чашку с водой. — Ах ты боже мой, и как это я, дура, с тобой согласилась! — Она озабоченно заглядывает мне в лицо:

— Тебе не легче?

Торопливо глотаю, пью — нет, не легче, спазмы сотрясают меня всего, ощущение такое, что все мое нутро вот-вот вывернется наружу. Меня словно подбрасывает, я выбегаю из комнаты.

…Обессиленный, лежу на кровати, вижу склоненное, полное тревоги лицо Рины, глядящей на меня.

— Ну вот, я же предупреждала! — упрекает она, но в ее словах больше озабоченности, чем досады. А я лежу и стараюсь понять: случайно со мною такое произошло или от солода?

Моим раздумьям совершенно неожиданно кладет конец Рина. Она берет кулек, в котором осталось еще довольно много солода, и решительно сует его в печку.

— Что ты делаешь?! — кричу я. Но Рина, не отвечая, ссыпает туда же оставшиеся на сковородке лепешки и говорит:

— Надо было мне сразу так.

Я не спорю. Может быть, и действительно надо было так сразу. Чертова спекулянтка, та тетка, с которой я менялся! Наверное, знала, что за прелесть этот ее солод! Иначе, наверное, и на рынок бы его не понесла, сама бы съела!

…Боль поутихла, но во всем теле какая-то слабость. Однако не могу же я долго разлеживаться: пора на работу, уже двенадцать.

— Куда, куда? — кинулась ко мне Рина, видя, что я собираюсь встать. — Лежи! Ну, ради нас — не вставай!

Но я поднялся. Надо же на работу. Рина бросила мне на плечи ладони, пытаясь посадить меня обратно на кровать:

— Сумасшедший! Ты можешь упасть на улице.

Ну, это у нее в характере: преувеличивать опасность любого заболевания. Чувствую я себя, правда, довольно паршиво, но не валяться же мне здесь на положении больного? И на работу надо, и насчет карточек — необходимо что-то предпринимать! Утерянные не возобновляют, это точно. Но все-таки, если попробовать похлопотать? Надо посоветоваться, обязательно посоветоваться с Андреем Ивановичем. Хотя бы ради одного этого надо идти…

Осторожно, чтобы не обидеть Рины, я снял ее руки со своих плеч, оделся, глянул на Вовку и вышел. Но на своей спине я долго чувствовал ее озабоченный взгляд.

По лестнице я спускался еще пошатываясь, прислушиваясь к отзвукам боли внутри. Но, выйдя на улицу, постепенно размялся. Когда я подходил к школе, мои мысли целиком были заняты одной заботой: как восстановить карточки? Может быть, мне поможет Ралов?

Когда я вошел в школу, до конца последнего урока оставалось еще минут двадцать.

Не заходя никуда, я поднялся на второй этаж, где размещены все классы. Я мог бы подождать Андрея Ивановича в учительской. Но хочу поговорить с ним один на один, когда он выйдет из класса. В учительской начнут расспрашивать, как потерял карточки, сочувствовать, а это, когда помочь не могут, действует еще более угнетающе. Я не люблю бесплодных утешений, ухожу от них. Всегда.

…Медленно иду по коридору. Двери классов плотно прикрыты. Из-за них доносятся приглушенные голоса. Уроки, несмотря ни на что… Важно не то, какова будет успеваемость. Важно занять ребят делом, отвлечь от мыслей о еде, помочь им бороться с голодной тоской.

Скоро перемена. Но в коридоре будет так же безлюдно, есть строжайший приказ: из классов не выходить, чтобы не улетучивалось «надышанное» тепло.

…Вот и дверь класса, в котором ведет урок Андрей Иванович. Сейчас у него на уроке — один из взводов моей батареи, то есть — один из восьмых классов. До меня, приглушенный закрытой дверью, доносится мягкий, спокойный, типично «учительский» голос Андрея Ивановича. Он рассказывает о Державине, читает его стихи. Я слышу:

…Подай, Фелица, наставленье,Как пышно и правдиво жить.Как подавлять страстей волненьеИ счастливым на свете быть…

«И счастливым на свете быть…»

Слушая, как Андрей Иванович читает Державина, я размышляю: эх, к какой Фелице обратиться за наставлениями? Не о счастливой жизни… Какое может быть счастье, если война? Как выйти из ужасного положения, в которое попали мы с Риной, потеряв карточки?

Гляжу на часы. До конца урока остались считанные минуты. Мне слышно: Андрей Иванович уже опрашивает учеников по только что пройденному материалу. Вот уже опросил, указывает, что надо прочесть к следующему уроку. Вдруг он прерывает свои объяснения.

Наверное, кто-то из ребят поднял руку? Слышу, как Андрей Иванович спрашивает:

— Что у тебя?

— Никитин умер! — отвечает полный слез голос.

Никитин? Коля Никитин, тихий, застенчивый белоголовый парнишка, самый маленький среди своих товарищей, на построениях он всегда стоит на самом левом фланге.

Вбегаю в класс. Андрей Иванович и все ребята сгрудились возле задней парты, мне из-за них не видно Никитина, но он там, на классной «Камчатке»…

Все мы вытаскиваем безвольно обвисшее тело Никитина из-за парты. Щупленький паренек в застегнутой на все пуговицы шинели, туго подпоясанной форменным ремнем, и в наглухо застегнутом шлеме — все ребята, спасаясь от холода, сидят на уроках так, застегнутые и затянутые как по-боевому.