Избранное в двух томах. Том I

— Сидим мы здесь на песочке, и кажется — во всем мире такая тишь, и волна штилевая, чуть слышно лопочет… И на душе покой, и не хочется нарушать его никакими мыслями о том, что где-то есть такой берег, на котором вот так открыто сидеть — смертельно опасно. Есть ведь такие берега…

— Не хочется — так зачем же думаете? — перебил Желтовского, усмехнувшись, Иванников. — И вообще, хватит тут лирикой заниматься! Пойдемте лучше в преферансишко перекинемся.

Никто не откликнулся на предложение Иванникова, а Желтовский, тот вроде и совсем не расслышал его слов, смотрел в море, на котором все бледнее и бледнее становился отсвет канувшего за горизонт солнца.

— А может быть, сюда картишки принести? — не унимался Иванников. — Здесь еще долго светло будет… Петрович, сбегай-ка!

Но Володя не шевельнулся. Наверное, и ему не хотелось ничем нарушать очарования этого закатного часа. А Иванников, похоже, не понимал этого… Но он замолчал, видя, что никто не откликается на его предложение.

Так мы все молчали, лежа на теплом песке, смотрели в еще розоватую от заката даль, думали каждый о своем. А я думал о тех словах, которые только что произнес Желтовский: «А ведь есть такие берега…» Он, как и я, как все мы, пережившие войну, наверное, никогда не сможет забыть ее и навсегда сохранит в душе чувство настороженности, тревоги: «А что, если снова?», свойственное людям нашего поколения. Но почему — только нашего? Вот лейтенант Володя Петрович, по внешнему облику фатоватый — ох уж эти его пошлые усики, никак не может понять, что они вовсе не красят его лица. А впрочем, пусть носит какие ему угодно, дело не в усиках… А парень он серьезный, думающий. И в училище он пошел, я знаю, по призванию. Когда в прошлом году окончил училище, то попросился, чтобы назначили в Закавказский округ. Почему? На этот вопрос Володя, покраснев, как девочка, ответил мне так: «В случае чего — поближе». Парень считал, что на юге у нас самая «горячая» граница. Может быть, так оно в то время и было…

Помню, как наше общее молчание нарушил Желтовский:

— Черт возьми, как быстро жизнь катится… Давно ли я был в том возрасте, в каком сейчас наш уважаемый Петрович. Был я горд и счастлив, что кораблем командую, хотя корабль тот из самых малых тральщиков на флоте, команду имел всего двадцать шесть военно-морских душ…

— Наш Петрович, наверное, тоже был так же счастлив, когда в первый раз взвод принял. — Иванников лениво повернулся к Володе: — А, Петрович?

Петрович промолчал. Уже не впервые я замечал, что он отмалчивается, когда Иванников говорит с ним таким вот снисходительно-покровительственным тоном. Отношения между ними как будто приятельские, но все время я ощущаю в них какую-то натянутость. И причина, мне кажется, вовсе не в том, что Иванников — капитан, а Володя — только лейтенант. Мне кажется, что Володю с Иванниковым связывает главным образом лишь то, что они живут в санатории в одной комнате и питаются за одним столом. Общего между ними мало.

А Желтовский, наверное, и не заметил, как неловко повис в воздухе вопрос Иванникова, и продолжает вспоминать вслух — за ним водится такая слабость, простительная, если учесть его возраст — он постарше меня.

— Только подумать, — с улыбкой, словно иронизируя над самим собой, тем давним, рассказывает Желтовский. — В субботу, двадцать первого июня сорок первого года, сидели мы вот так же на песочке на берегу с моей дражайшей Ниной Николаевной и планировали, как на следующий день, в воскресенье, в загс отправимся, для оформления отношений. А пришлось мне не в загс, а на корабль, по готовности номер один, еще до того, как солнышко взошло. А утром мы уже бухту тралили и смотрели в небо: не летит ли снова немец…

— Ну, а как насчет загса, когда же удалось? — спрашивает Иванников.

— Выполнили план! — улыбается Желтовский. — Спасибо командиру моему, капитан-лейтенанту Федосееву Ивану Кузьмичу, вечная память ему, в Севастополе потом погиб. Знал он о моих намерениях и, когда к пирсу встали вместо подорванных тралов новые взять, сам мне приказал: «Пока стоим, валяйте полным ходом за невестой и — в загс, час сроку даю». Уложился в установленное время. И опять — на тральщик, рогатую ловить.

— Рогатую? — переспросил Петрович.

— Рогатой смертью матросы плавающие мины прозвали, — пояснил Желтовский. — Эх, молодость, молодость! Со смертью самой шутить готова.

— Что же, молодость — она во всех обстоятельствах остается сама собой, — заметил я на это.

— Пожалуй, — согласился со мной Желтовский. Он помедлил, как бы задумываясь над внезапно пришедшей к нему мыслью. — Остается-то остается… Но, как полагаете, Андрей Константинович, в чем коренное отличие между нами, когда мы были молодыми, и нашими цветущими партнерами? — Он показал на Иванникова и Володю.

— Полагаю, дети менее совершенны, чем отцы, — ответил за меня Иванников.

— Ну, в мои сыновья, дорогой мой, вы по возрасту не подходите, — обернулся Желтовский к Иванникову. — В племянники — еще куда ни шло… А насчет различия… Не проблему отцов и детей я в виду имею. Другая проблема меня интересует.