Избранное в двух томах. Том второй

Что можно сказать о варварстве этих европейцев, разрушивших плоды вдохновенного труда! Слов тут нет. Возмущенное молчание в этом случае, пожалуй, более выразительно.

Следы, оставленные этими гуннами XVI века, видны не только в разрушении ворот. Многие скульптуры изувечены португальскими солдатами, которые останавливались в этом храме. Вот статуя с отломанной рукой, вот другая — с изуродованным лицом. Это не следы времени, а следы бесчинств иноземной солдатни. С грубым хохотом и похабными остротами эти, так сказать, представители европейской цивилизации, кичащиеся своим европеизмом, отламывали грудь прекрасной индийской Венере.

Когда видишь следы бесконечного трудолюбия великих индийских мастеров, высекавших свои творения только из цельной горной породы, и рядом с ними — следы циничного, наглого разрушения, принесенного колонизаторами, начинает казаться, что здесь, в этом пещерном храме, происходила великая битва между духом человечности и дьявольскими силами зла.

Перед моим мысленным взором встают образы мастеров древней Индии — этих великих каменщиков, дающих мне сейчас, спустя долгие годы после своей смерти, высокое эстетическое наслаждение. Ведь они были лишены даже естественного права творческого работника на черновик, на поиск, на ошибку. Вот уж где подлинно надо было семь раз отмерить и только один раз отрезать. Малейшее отклонение от заданной линии могло нарушить несказанную гармонию целого. И они не допускали ошибок. Они создали совершенство. Точно рукой мастера водило само божество.

И еще я размышляю о дикости, носящей академическое название — колониализм и неоколониализм. Я узнаю этот почерк, почерк насильников и захватчиков, в общем-то мало изменившийся за века.

Гений и злодейство не совместимы. Великая истина. И никакие демагогические речи не в силах оправдать ни тех, кто топтал святую для нас землю Ясной Поляны, ни тех, кто пакостничал в этом индийском храме. Пусть насильник вооружен знанием самой современной техники — все равно он дикарь. Пусть ему помогают тысячи наемных талантливых людей — все равно он в конечном счете бездарен.

Знали ли, ведали ли те, давнишние португальские солдаты, воевавшие с англичанами за право терзать Индию, на что они поднимают руку? Догадывались ли о том, что стали орудием бесчеловечности? Мне рисуется картина... Изнемогая от жары, португальцы развалились на полу прохладного храма Шивы. Кто-то положил ноги на вздернутый подбородок статуи. Кто-то расположился на хоботе доброго Ганеши. Скука... Жара и скука... Чем разогнать ее? Не пострелять ли? «Держу пари, Альфонсо, ты не попадешь в грудь вон той каменной красотки». «Две бутылки рома против твоей одной, Жуанито!» — лениво отзывается Альфонсо и начинает палить. «Ха-ха-ха... Мазила! Попробуй теперь пониже пупка!»

Перевожу взгляд с одной поврежденной скульптуры на другую и почти осязаемо вижу эту картину, слышу грубые выкрики и пьяный хохот офицеров и солдат.

Почему это преступление почти не нашло отклика ни у современников, ни у потомков? Ведь если бы, к примеру, кто-то поднял руку на «Сикстинскую Мадонну» или на «Джоконду», то...

И я размышляю снова и снова о высокомерии колонизаторов. И не только тех, кто непосредственно убивает и насилует, но и тех, кто пишет ученые трактаты, в которых человеческая культура разрубается на различные географические зоны, и все, что не соответствует западным стандартам, чванливо третируется как нечто низшее. Чувствую, что во мне закипает злое раздражение, и стараюсь успокоить себя мыслями о том, что есть, есть все-таки некая справедливость в человеческой истории, что пусть поздно — гораздо позднее, чем хотелось бы, — но все-таки приходит на злодеев час возмездия, «...и вы не смоете всей вашей черной кровью поэта праведную кровь». Праведную кровь этих великих мастеров, чьи деяния вы оскорбили. И начинается это возмездие с того, что выражено известной поговоркой: «Кого бог хочет наказать, того лишает разума». Превращаясь в полчища варваров, современные захватчики неизменно теряют разум, а в этом уже потенциально заложена их будущая гибель.

...Выходим из храма. Узкая асфальтовая пешеходная дорожка огибает гору, возвышающуюся над храмом. Поворачиваем к кафе у причала. Юркие обезьяны карабкаются по стенам, по ветвям деревьев, грызутся из-за подачек, бросаемых прохожими. Всматриваюсь повнимательнее в глаза этих шимпанзе, как говорят, наших довольно близких родственников. Улавливаю в их глазах не только внешнее сходство с нашими, но даже какую-то затаенную человечью грусть. На кормлении обезьян тоже построен небольшой бизнес. Ребятишки тут же услужливо предлагают вам всего за одну рупию кулек с орехами и горохом. То, чего не успеют подобрать скачущие обезьяны, достается детям.

Шимпанзе, которые, как говорят, из всех обезьян наиболее близки к человеку, невелики по размерам. Детеныши их совсем крохотные. Они сидят прижавшись к материнскому брюху и не падают при любых гимнастических трюках мамаши, скачущей по деревьям.