Избранное в двух томах

Усевшись в кабине и привязавшись ремнями, он быстро осмотрел приборную

доску и скомандовал: «К запуску». А потом небрежно разбросил ладони обеих

рук в стороны — жест, известный на любом аэродроме мира и означающий:

«Убрать колодки из-под колес», — уверенным рывком надвинул прозрачный

фонарь кабины и, перенеся сосредоточенный взгляд вперед, начал выруливать.

Самолет тронулся с места, и секундой позже старый воздушный волк Ануфриев

вышел за пределы кадра.

Все это выглядело вполне достоверно. Но только выглядело —на глаз, а не на

слух. Любимое авто-

501

рами авиационных очерков выражение «двигатель взревел и.. » к данному случаю

решительно не подходило. Двигатель молчал. Единственный звуковой эффект, нарушавший тишину при трогании самолета о места, состоял в команде: «А ну

взяли!. », услышав которую несколько механиков и мотористов дружно

наваливались на самолет и толкали его на несколько метров вперед.

Но тут постановщик фильма режиссер Анатолий Михайлович Рыбаков

кричал:

— Стоп!. Еще дубль.

Эти слова оказывали действие поистине магическое: Ануфриев снимал

волевое выражение с лица и вообще исчезал, превращаясь в совсем другого

человека —артиста Марка Наумовича Бернеса, которому было жарко в плотном

летчицком обмундировании, у которого от хождений вверх и вниз по лесенке с

надетым тяжелым парашютом покалывало сердце и который вообще сильно

подозревал, что уже отснятых дублей более чем достаточно.

— Что, Толя, — переспрашивал он режиссера, — еще дубль?

И, получив подтверждение, что — да, еще, засовывал в рот таблетку

валидола, кряхтя, поднимался с сиденья, вылезал из кабины (казалось, это

вылезает кто-то другой, а не тот летчик, который только что так лихо влезал в

нее), самолет откатывали в исходное положение — и все повторялось сначала: летчик-испытатель Ануфриев — в комбинезоне, с поднятыми на лоб очками, с

надетым парашютом, при кислородной маске. . и так далее.

* * *

До того, как меня назначили консультантом фильма «Цель его жизни», я в

течение многих лет знал и любил кинематограф только как зритель. И

киноактеров, естественно, видел только на экране.

И вдруг, пожалуйста, возможность, более того, даже прямая обязанность (что

ни говорите, консультант!) целыми часами наблюдать, как в нескольких метрах

от меня напряженно работают «живые» Сафонов, Бернес, Шагалова, Фадеева,

Емельянов, Абрикосов, Савин.

Первое, что, помнится, произвело на меня сильное впечатление, было это

самое «работают». Конечно, я и

502

раньше понимал, что снимать фильмы и сниматься в них — отнюдь не легкое

развлечение. Но, только увидев вблизи, я понял, какой это тяжкий, изматывающий, требующий предельного напряжения всех душевных, а иногда и

физических сил труд!

За первым открытием пошли следующие. Многие с юности засевшие в

голове наивные зрительские представления рушились одно за другим. В том

числе и представления чисто подсознательные. Ну, в самом деле, спроси меня

кто-нибудь, отождествляю ли я личность актера с внутренним обликом

сыгранных им персонажей, и я, конечно, уверенно дал бы отрицательный ответ.

Но ответ этот был бы чисто умозрительным. А в глубине души (как, наверное, и

во многих других, столь же мало искушенных в тайнах высокого искусства

душах) сидела, оказывается, во мне неосознанная склонность прокладывать некие

связи между актером и его персонажами, особенно если актер был такой, как

Бернес: яркий, талантливый, запоминающийся, а исполненные им роли — все-таки довольно близкие по своей тональности.

Вообще говоря, эта зрительская иллюзия общеизвестна. Многие актеры в

своих статьях, интервью, на встречах со зрителями немного смущенно сообщают:

— Я не совсем такой (такая), как мои герои. .

Но к Бернесу слова не совсем такой решительно не подходили.

Он был — совсем не такой.

Речь шла не просто о несовпадении, а о резком контрасте.

Поэтому так и запомнилась мне та, в общем мало существенная, проходная и

для артиста и для всего фильма сцена, с которой я начал свой рассказ (и с

которой, кстати, началась и моя работа консультанта в этом фильме). Пока

трещала кинокамера, перед нами был спокойный, очень уверенный в себе, прошедший огонь, воду и медные трубы старый воздушный волк Ануфриев. А

сразу после команды «Стоп!» — полный антипод означенного волка — нервный, усталый, не очень здоровый (тогда большинство его коллег считало, что скорее

мнительный), делающий трудное дело и не скрывающий, что ему трудно, человек.

Почти все запомнившиеся нам персонажи Бернеса принадлежали к категории

так называемых железно-

503

волевых. Реже — иронично-волевых. Ко всякого рода опасностям и жизненным

невзгодам они относились с великолепным пренебрежением, а из столкновений с

неблагоприятными обстоятельствами неизменно выходили победителями. Едва