Избранное в двух томах

фашизмом, не ударил бы, что называется, лицом в грязь.

Всей душой мы были с уехавшими, но сведения о них, особенно в первое

время, доходили с большим трудом и не отличались особой достоверностью.

Зато когда наши добровольцы по одному, по двое начали возвращаться из

Испании, мы слушали их рассказы с раскрытыми ртами.

Все было интересно нам: какие свойства самолета, не поддающиеся оценке в

испытательных полетах, проявляются в бою, как выглядит Хосе Диас, что

представляют собой анархисты, красивы ли испанские женщины, труден ли

испанский язык и многое, многое другое.

Именно в эти годы мировая, а в том числе и наша отечественная, авиация

совершила очередной рывок вперед. Это было время появления и быстрого

распространения монопланной схемы крыла, убирающегося шасси, закрытой

прозрачным «фонарем»., кабины летчика, благородных, плавных внешних

очертаний всего самолета. Еще недавно казавшиеся рекордными скорости в

четыреста, четыреста пятьдесят, даже пятьсот километров в час становились

достоянием рядовых, серийных самолетов, а новые опытные и

экспериментальные машины сулили данные по тем временам и вовсе

умопомрачительные.

В такие периоды бурного развития авиации у испытателей бывает особенно

много дела.

* * *

Я был уже полноправным, полностью вошедшим в строй летчиком-испытателем, имевшим за плечами несколько успешно проведенных работ

(правда, далеко еще не первого класса сложности), когда в один прекрасный

вечер меня вызвал Козлов, усадил, как в первый день нашего знакомства, против

себя и после нескольких дипломатических фраз о здоровье, семье и проведенном

отпуске спросил, что я слыхал про флаттер и не имею ли желания потрогать это

чудища за бороду.

76

Про флаттер я, разумеется, слыхал, и слыхал немало.

С появлением новых скоростных самолетов в авиации едва ли не всех

передовых стран мира прокатилась волна таинственных, необъяснимых

катастроф.

Случайные свидетели, наблюдавшие эти катастрофы с земли, видели во всех

случаях почти одинаковую картину: самолет летел совершенно нормально, ничто

в его поведении не внушало ни малейших опасений, как вдруг внезапно какая-то

неведомая сила, будто взрывом, разрушала машину — и вот уже падают на

землю изуродованные обломки: крылья, оперение, фюзеляж. .

Все очевидцы, не сговариваясь между собой, применяли выражение «взрыв», так как не представляли себе других возможных причин столь молниеносного и

полного разрушения. Однако осмотр упавших обломков не подтверждал этой

версии: никаких следов взрыва — копоти или ожогов — на них не оказывалось.

Самым надежным источником информации — докладом экипажа

потерпевшего аварию самолета — воспользоваться, как правило, увы, не

удавалось. Те же, насчитывавшиеся буквально единицами, летчики, которым

удалось выбраться из стремительно летящих вниз, беспорядочно вертящихся

обломков фюзеляжа и воспользоваться парашютом, ничего сколько-нибудь

существенного добавить к рассказам наземных очевидцев не могли. Очень уж

неожиданно и быстро развивались события: всего за несколько секунд до

катастрофы ничто не предвещало ее, а затем сразу — удар, треск, грохот, и

самолет разлетается на куски.

Новому грозному явлению было дано название флаттер (от английского

flutter — трепетать), но, если не ошибаюсь, еще Мольер сказал, что больному не

делается легче оттого, что он знает, как называется его болезнь по-латыни.

Одна за другой приходили тревожные вести о таинственной гибели

французских, английских, американских скоростных самолетов.

Не миновала эта беда и нас.

Пассажирский опытный самолет ЗИГ-1 заканчивал программу летных

испытаний. Одно из последних заданий заключалось в серии пролетов на высоте

вось-

77

мидесяти-ста метров над специально размеченным участком — так называемой

мерной базой. Каждая последующая пара пролетов отличалась от предыдущей

некоторым увеличением скорости, вплоть до последней, наибольшей, которую

сумеет развить самолет при работе моторов на полной мощности. И вот дело

дошло до этих последних заходов. Летчик-испытатель Аблязовский издалека

развернулся в сторону мерной базы и перевел секторы управления моторами в

положение полного газа. Для ускорения разгона он чуть-чуть снизился — прижал

машину, самолет понесся вперед, с каждой секундой увеличивая скорость, и

вдруг. . разрушился в воздухе. Шесть одинаковых урн, установленных рядом в

нишах стены московского Новодевичьего монастыря, и по сей день напоминают

о происшедшей трагедии.

Более счастливыми оказались наши сослуживцы Александр Петрович

Чернавский и летавший тогда еще только в качестве наблюдателя Федор Ильич