Избранное в двух томах

спасало и это: гнутые стекла, укрепленные выше и ниже злосчастного переплета, страшно искажали обзор. Их явно следовало заменить, и главный инженер

завода, дневавший и ночевавший у нас на линейке, сказал, что так и будет

сделано.

Тем не менее назавтра а обнаружил старые, негодные стекла в полной

неприкосновенности на своих прежних местах. На мой вопрос, почему

распоряжение главного инженера не выполняется, он сам ответил: 178 — Как не выполняется? Все идет своим чередом. Готовят документацию, потом спустят листок доработки в производство, и все будет сделано.

— Зачем же такой бюрократизм, Михаил Никифорович: документация, листок доработки? Позвать мастера-стекольщика, объяснить ему суть дела, он все

и сделает. Тут ведь элементарный здравый смысл подсказывает. .

Я казался себе очень прогрессивным в этот момент — этаким воителем с

косностью и формализмом, бесстрашно ломающим закостенелые формы

руководства производством. И великим откровением был для меня ответ

главного инженера:

— Здравый смысл? Здравый смысл — чересчур острое оружие, чтобы его

можно было бесконтрольно давать в руки нескольким тысячам человек. У нас на

заводе вместо него — листок доработки. .

Далеко не всегда подлинно прогрессивно то, что кажется таковым с первого

взгляда.

* * *

Наступил день нашего вылета на «двойке». В том, как поведет себя самолет в

воздухе, особенных сомнений ни у кого из нас не было — что ни говори, а

незримая тень «Боинга-29» за нашими спинами стояла, да и старший собрат

нашего корабля — «единица» — сделал к этому времени уже около десятка

успешных полетов. Единственное, что меня несколько смущало, был заводской

аэродром — грунтовой и довольно маленький, во всяком, случае намного меньше

нашего институтского. Он имел форму, близкую к эллиптической. Когда Рыбко

две недели назад летал здесь на «единице», направление ветра позволяло ему

взлетать и садиться вдоль длинной оси эллипса. Теперь же, как назло, ветер

переменился, и мне предстояло пользоваться самым коротким направлением в

без того ограниченного аэродрома. Правда, по расчетам, места должно было

хватить. Но то расчеты. . Я не забыл мудрого замечания Чернавского о том, что, если бы все рассчитанное на земле в точности подтверждалось в воздухе, летные

испытания были бы не нужны и нам пришлось бы безотлагательно менять

профессию.

Начиная летать на новой машине, летчик всегда держит скорость на посадке

чуть больше расчетной.

179 Это тот именно случай, когда особенно справедлива пословица о запасе, который, как известно, карман не тяготит и ни пить, ни есть не просит. Лишь

убедившись в том, что запас действительно есть, летчик постепенно, из полета в

полет, уменьшает скорость подхода, пока не дойдет до такой, которую сочтет, без

перестраховки, нормальной.

Но это можно позволить себе на большом испытательном аэродроме. Здесь

же приходилось с самого начала заходить на посадку «без излишеств».

Мы расписались в полетном задании, в сводном листе готовности машины к

вылету, еще в каких-то бумагах, надели парашюты и залезли в самолет, отмахиваясь от астрономического количества «последних» указаний

провожающих (удивительно, как много сообщений, представляющихся их

авторам чрезвычайно существенными, выплывает перед самым вылетом, когда

их все равно и переварить-то уже не успеешь! ),

Осмотр кабины, проверка внутренней самолетной связи, запуск и

опробование моторов — и мы трогаемся со стоянки. Пока ничего нового нет —

за день до вылета мы уже сделали несколько рулежек и пробежек по аэродрому.

Выруливая на взлетную полосу, я увидел группу людей — руководителей

завода, конструкторов, заводских летчиков, многочисленных «представителей» и

«уполномоченных», стоящих у края полосы, в том месте, откуда нам предстояло

начать разбег.

Только один человек, отделившись от этой группы, медленно шел по полю

вперед, туда, где предположительно мы должны были оторваться от земли.

Это был Андрей Николаевич Туполев. Вот он дошел до нужного места и

остановился — плотный, немного ссутулившийся, в низко нахлобученной на

голову генеральской фуражке. Редко встречал я в своей жизни человека, столь

мало заботящегося о том, какое впечатление он производит на окружающих.

Может быть, в этом и заключалась одна из причин того, что впечатление он

неизменно производил самое сильное.

— Кутузов! — уважительно сказал Аржанов, кивнув на Туполева.

Действительно, в одиноко стоящей фигуре главного конструктора было что-то от полководца, в раздумье озирающего поле предстоящей битвы. Впрочем, 180

в данном случае так и было: вряд ли зеленое, не очень ровное летное поле

заводского аэродрома воспринималось Туполевым в тот момент иначе.

На взлете я был очень занят: что ни говори, а первый полет — это первый