Избранное в двух томах

Поэтому-то не следует верить первому впечатлению, если действия

управляющего самолетом летчика кажутся со стороны подчеркнуто медленными, неторопливыми, чуть ли не ленивыми, в отличие, скажем, от действий дамы, в

остром цейтноте собирающейся в театр. Медлительность летчика — не та давно

известная классическая обломовская медлительность, проистекающая из

принципа «никогда не откладывать на завтра то, что можно отложить на

послезавтра». Нет, это рабочая неторопливость опытного ювелира, знающего, какой ценой может обернуться каждое его неосторожное движение, и всем своим

профессиональным опытом наученного семь раз отмерить, прежде чем один раз

отрезать.

Очень интересную точку зрения по этому вопросу высказал как-то в

разговоре со мной Герой Советского Союза, заслуженный летчик-испытатель

СССР Александр Александрович Щербаков, известный отлично проведенными

работами такого сорта, как, например, испытания едва ли не всех существующих

сверхзвуковых истребителей на штопор. Трудно было бы найти человека, более

компетентного в интересующей нас

190

проблеме. Так вот, Александр Александрович сказал:

— Это предрассудок, будто летчик должен действовать мгновенно. Я думаю, гораздо больше неприятностей произошло от того, что летчик чересчур

поторопился, предпринял какие-то действия, не подумав, чем от того, что он

промедлил..

Вообще летчик не должен да и не может работать вне времени. Он обязан

предвидеть предстоящие ему действия и; стараться все, что можно, сделать или

по крайней мере подготовить заранее.

Когда по улице или учебному плацу, печатая шаг, идет строй солдат, командир управляет им, ясно разделяя каждую команду на предварительную и

исполнительную, с обязательной паузой между ними: «нале-во», «напра-во»,

«кру-гом». Иначе солдаты не успеют воспринять очередную команду и

приготовиться к ее четкому, одновременному выполнению.

Летчик обязан уметь чутко улавливать во внешней обстановке все эти — не

всегда, к сожалению, очевидные — «нале. .», «напра. .» и «кру.. ». В противном

случае он будет опаздывать — не поспевать за темпом работы, непререкаемо

задаваемым обстоятельствами полета.

Я думаю, одна из причин утомительности летного труда и заключается в

необходимости в течение всего полета вписываться в этот заданный ритм.

Профессиональные навыки летчика, как, наверное, в представителя любой

иной профессии, в какой-то мере невольно переносятся им и во внеслужебную

бытовую обстановку, причем — увы! — не всегда с бесспорной для себя

выгодой.

Еще в дни моей летной молодости полеты на истребителях, имевших строго

ограниченный запас горючего, но не оборудованных бензиномерами, быстро

приучили меня внимательно следить за временен.

Эта потребность всегда знать, который час, въелась настолько, что я

приобрел прочную привычку, где бы не находился — на улице, на совещании, в

театре в даже в гостях или во время прогулки, — часто поглядывать на часы. По

сей день это нередко вызывает сомнения в моей воспитанности, но в те далекие

времена, когда означенная злокозненная привычка едва выработалась, мне

приходилось в расплату за нее выслушивать весьма ехидные реплики вроде: 191 — Я вижу, вы куда-то торопитесь? Может быть, вам просто скучно со мной?!

Нет, не все полезное в воздухе столь же благотворно на земле!

* * *

В составе большого экипажа существенно не только что сказать своим

подчиненным, но и как сказать.

Кое в чем я сознательно нарушал узаконенные формулировки

внутрисамолетных переговоров.

Так, вместо высокопарного «Экипаж, взлетаю!», я, как, впрочем, и

большинство моих коллег, перед началом разбега почти всегда говорил:

«Поехали!»

Это стало в авиации общепринятым. Хотя некоторые наиболее

последовательные сторонники уставной терминологии, бывало, упрекали меня за

подобную, как им казалось, профанацию высокой терминологии нашего

благородного ремесла.

— Что значит «поехали»? Ты что, извозчик или вагоновожатый? И вообще, вечно у тебя какие-нибудь отсебятины! Вчера опять в кепке летал. Черт знает

что!Действительно, с появлением закрытых кабин я наладился летать в кепке с

надетыми поверх нее наушниками, благо сколько-нибудь веских причин

стягивать голову тесным шлемом не видел. Однако ни подобные логические

доводы, ни даже ссылка на Коккинаки, который тоже нередко летал в цивильном

головном уборе, мне не помогли.

— Ты просто вольтерьянец, — заключили мои коллеги. Слово «нигилист»

тогда еще не вошло в моду. В противном случае они, конечно, пустили бы в ход

и его.Неприязнь к шикарной фразе — «Экипаж, взлетаю!» — я почувствовал с тех

пор, как однажды услыхал ее из уст летчика, который работал только на

легкомоторных самолетах и перед взлетом гордо изрекал ее, адресуясь к