Избранные диалоги

Сократ. Сейчас я не могу так сразу ответить. Но ясно, что я от кого-то слышал, не то от прекрасной Сапфо, не то от мудрого Анакреонта, не то от каких-то писателей. А почему я так говорю? Грудь моя, дорогой друг, полна, я чувствую, что могу сказать не хуже, чем Лисий, хоть и по-другому. А так как сам по себе я ничего такого не могу придумать, — я в этом уверен, ибо сознаю свое невежество, — то остается, по-моему, {D} заключить, что я, слушая, наполнился из чужих источников, наподобие сосуда, но по своей тупости позабыл, как и от кого я слышал все.

Федр. Это, благороднейший друг мой, ты прекрасно сказал. Я и не прошу, чтобы ты говорил, от кого и как все слышал; исполни только то, о чем ты говоришь: обещай мне сказать иначе, чем в этом свитке, и к тому же лучше и не меньше и не делая оттуда заимствований, а я тебе обещаю, по примеру девяти архонтов,125 поставить по обету в Дельфах золотое {E} во весь рост изображение, не только мое, но и твое.

Сократ

. До чего же ты мил, Федр, золотой мой, если думаешь, будто я утверждаю, что Лисий во всем ошибся, и полагаешь, будто я в силах сказать иначе, чем он. По-моему, даже с самым заурядным писателем такого не случается. Хотя бы, например, тот, о ком у нас речь. Кто же, утверждая, что надо быть {236} благосклоннее к равнодушному, чем к влюбленному, не станет, по-твоему, хвалить благоразумие и порицать безрассудство? Это ведь неизбежно, и разве тут скажешь иное? Думаю, что такие вещи и допустимы и простительны для говорящего. И тут нужно хвалить не изобретательность, а изложение; а где доводы не так очевидны и необходимы и где их трудно подыскать, там, кроме изложения, следует хвалить также изобретательность.

Федр. Согласен с тобой, потому что, по-моему, ты правильно говоришь. Так я и сделаю: позволю тебе принять за основу, {B} что влюбленного скорей можно признать больным, чем равнодушного, — если же в остальном ты скажешь иначе, чем Лисий, но при том полнее и лучше, тогда стоять твоей кованой статуе в Олимпии рядом со священным приношением Кипселидов!126

Сократ. Ты, Федр, принял всерьез, что я напал на твоего любимца, подтрунивая над тобой, и думаешь, будто я в самом деле попытаюсь равняться с его умением и сказать что-нибудь иное, более разнообразное?

Федр

. Насчет этого, мой дорогой, ты попался в такую же ловушку. {C} Говори как умеешь, больше тебе ничего не остается, иначе нам придется, как в комедиях, заняться нелегким делом препирательств. Поберегись и не заставляй меня повторить твой же прием: «если я, Сократ, не знаю Сократа, то я забыл и самого себя» или «он хотел говорить, но ломался».

Сообрази, что мы отсюда не уйдем, прежде чем ты не выскажешь того, что у тебя, как ты выразился, в груди. Мы здесь одни, {D} кругом безлюдье, я посильнее и помоложе — по всему этому «внемли, что я реку» — не доводи дела до насилия, лучше говори по доброй воле!

Сократ. Но, милый Федр, не смешно ли, если я, простой человек, буду вдруг состязаться с таким хорошим писателем!

Федр. Знаешь что? Перестань-ка ломаться передо мной. У меня, пожалуй, припасено кое-что: стоит мне сказать, и ты будешь принужден высказаться.

Сократ. Так не надо говорить этого!

Федр

. Нет, я непременно скажу, и мое слово будет клятвой. Клянусь тебе — но кем, однако? Кем из богов? Ну, хочешь, этим вот платаном? {E} Право же, если ты мне не произнесешь речи перед вот этим самым деревом, я никогда не покажу и не перескажу тебе ничьей речи!

Сократ. Ох, негодный! Нашел же, чем заставить любителя речей его выполнить твое требование!

Федр. Да что с тобой? Почему ты все увертываешься?

Сократ. Уже нет, после такой твоей клятвы… Неужто я способен отказаться от такого угощения!

{237}Федр

. Так начинай.

Сократ. Знаешь, что я сделаю?

Федр. Ну, что?

Сократ. Я буду говорить, закрыв лицо, чтобы как можно скорее пробежать через всю мою речь и чтобы при взгляде на тебя не сбиваться от стыда.

Федр. Делай что хочешь, только говори.

Сократ. Так вот, сладкогласные Музы — зовут ли вас так за ваше пение или в честь любезного вам племени лигуров,127 — помогите мне поведать то, о чем принуждает меня говорить этот превосходный юноша, чтобы его друг, которого он и раньше считал искусным, {B} показался бы ему теперь еще искуснее! Жил себе юноша, вернее подросток, красоты необычайной, и в него были влюблены очень многие. Один из них был хитер: влюбленный не меньше, чем всякий другой, он уверил его в том, будто вовсе и не влюблен. И как-то раз, домогаясь своего, он стал убеждать его, будто надо быть благосклонным скорее к равнодушному, чем к влюбленному. А говорил он вот как: