А Вы очень верно определяете Андреева. Не знаю, как ему удастся пьеса, насколько он сумеет овладеть лицами, чтобы заставить их жить и говорить на протяжении вечера, но я бы рекомендовал ему искать для сюжетов не те настроения, в каких он писал «Бездну», а те, из которых вылился рассказ «В темную даль». Какой прекрасный сюжет для пьесы!
До свидания! Буду держать Вас в курсе наших театральных работ — когда и что.
Ваш
Пишите: Ялта, «Россия».
17 июля
Между прочим, Вы пишете, что трусите, думая о сезоне, и «презираете себя за эту трусость».
Если Вы хорошенько вдумаетесь в эту трусость, то увидите, что не только не должны презирать себя за нее, а, наоборот, радоваться, что еще умеете трусить.
Это не мелкая боязнь внешнего неуспеха, и в то же время это никак не отсутствие сил. Это просто глубоко в душе лежащее сознание громадности Вашего дела. Это то беспокойство, которое возбуждается художественной атмосферой до тех пор, пока художник или не охвачен весь дотла художественным образом, или, наоборот, пока душа художника не опустела до того, что его уже ничто не может обеспокоить. В первом случае это бывает, когда художник уже действует (когда Вы на сцене), во втором, когда он привык уже мастерить, а не творить. Это тот трепет, без которого не может быть никакого самого крохотного, создания. Все большие актеры трусили до глубокой старости. Самарин перед выходом на сцену всегда крестился, и руки у него были холодные. Акимова, помню, рассказывала мне, что у нее перед выходом всегда бывали спазмы в горле. Ермолова и Федотова и посейчас трусят и перед выходом и дома у себя, когда думают о новой работе. А, например, Шестаковский, Южин уже не трусят. Ленский трусит, когда играет роль, которая его захватывает, чаще трусит, как режиссер. А когда он совершенно спокоен, то виртуозничает на избитых приемах и ходит, закидывая ноги и показывая подошвы ботинок.
И Тургенев робел до последних произведений. И Чехов робеет, сколько бы он ни старался обмануть своим видимым спокойствием.
Не примите за остатки «учительства». Просто думал о Вас и захотелось написать по поводу вспомнившейся фразы. 18 июля
Сегодня получил среди других телеграмм и поздравительных писем — из Вашего дома.
{268}
Я начинаю находить удовольствие в именинных поздравлениях. Право, они меня начинают трогать. Это, во всяком случае, признак. Только — чего? И во всяком случае — спасибо всем троим.Вот, однако, что. Пишет ли Антон для нас пьесу?
По моим соображениям, если бы она была готова к первым числам августа, то пошла бы в великолепнейшее время — в половине ноября. Потому что мы к ней приступили бы немедленно. Если же она будет готова в конце сентября, то пойдет только под рождественские праздники. Но как было бы удивительно хорошо, если бы Антон написал теперь!
Вот история! Я решил уехать в Крым, а сюда в деревню может приехать Петрова, чтоб я приготовил с нею Соню и «Чайку»[633]. Послал ей телеграмму, а она, кажется, уже выехала сюда!
И потому еще не знаю, когда в Крым.
Сегодня в газетах репертуар Малого театра.
«Школа злословия» — хорошо, но не сумеют поставить, и герой будет мелок — наверное. Остужев или Садовский, а Южин — тяжел.
«Сердце не камень» — не выйдет.
Пьесу Тимковского — не знаю[634].
Суворина — сла-абая![635] (Это нужно Южину, чтоб завербовать «Новое время».)
«Генрих VIII» — как бы ни сыграли, очень интересно[636].
«Даниель Роша»[637] — верный успех, но малоинтересный.
«Мисс Гоббс» — не знаю, но думаю, что если и в Петербурге не смеялась публика, то в Малом театре и подавно не захочет смеяться[638].
А все-таки, какой огромный прогресс в составлении репертуара!
А где же «Лишенный права»[639]? Неужели, в самом деле, цензура изъяла? Вот как вырвет она у нас Горького, мы и сядем… с нашими страхами перед такими чудесными вещами, как «Юлий Цезарь» и «Месяц в деревне».
(Меня сейчас всего поводит от злости, что мы заняты «Столпами», да синематографом, да «Колоколом»[640], да самовосхвалениями, а эти две пьесы лежат.) У меня один четвертый {269}
акт «Столпов» отнял столько времени, что можно сочинить mise en scиne всего «Месяца в деревне». Извините за такое обрывочное письмо.Ваш
Во мне есть черта, над которой я сам начинаю смеяться: писать длинные письма и не посылать их. И вот результат — посылал писем не много, а бумаги нет. Пишу Вам на писчей.
Знаете, это явление, до сих пор необъяснимое? Вам вдруг кажется, что то, что с Вами в данную минуту происходит, уже когда-то было, точь-в-точь в той же обстановке, со всеми подробностями. Вы знаете наверное, что этого не могло быть раньше, и все-таки не можете отделаться от впечатления повторяемости.