Дорогой Николай Ефимович!
Не повидаетесь ли Вы с Дорошевичем и Игнатовым и не найдете ли нужным устроить что-нибудь от Ваших редакций…
В спектакль первого представления «
Пользуясь его пребыванием в Москве… Знаю, что будет Общество любителей российской словесности, «Русская мысль», Тихомиров[829]…
Ваш
Будет чтение адресов при открытом занавесе.
Спектакль идет чудесно. Сейчас, после 2-го акта, вызывали тебя. Пришлось объявить, что тебя нет.
Актеры просят, не приедешь ли к 3-му антракту, хотя теперь уж и не будут, вероятно, звать Но им хочется тебя видеть[831].
Твой
Л. М. Леонидову
Перед восстановлением «Цезаря» в Петербурге я стараюсь припомнить недочеты и, по возможности, повлиять на их исправление.
Относительно Кассия у меня следующее:
К сожалению, заставляя Вас играть каждый день, я не имею права рассчитывать на то, чтобы Вы всякий спектакль были одинаково
Вот и все, что я хотел сказать Вам заранее[833].
Ваш
Дорогой Константин Сергеевич!
Со студентами дело идет ладно. Народ понятливый и относится к делу хорошо. Сегодня отобрал «гореловцев» («жаровцы»[835]).
Одно страшно: невероятно растут расходы, — скажите Александру Леонидовичу[836]. Люки на сцене будут стоить что-то около 7 тысяч! Ох, грабят нас.
Вчера был у Горького. Пьесу он на днях окончит[837]. Читал мне много из пьесы. Некоторое понятие я составил. Она еще сырая. Придется ему, вероятно, переписывать. Но много интересного уже есть. Хороши женские образы. Их там, молодых, шесть! Вот наши дамы-то обрадуются.
А потом он сейчас же хочет приступать ко второй пьесе. Думает к осени быть вооруженным сразу двумя.
Разговор у нас с ним был совершенно откровенный, вовсю. Он, между прочим, сказал, что был период, когда он хотел порвать с Художественным театром совершенно, но Марья {359}
Федоровна[838] убедила его, чтоб он не портил своих отношений к театру ради нее. (Своей близости с Марьей Федоровной он не скрывает, — по крайней мере от меня.)Сначала мне было у него очень скучно, потому что оба мы чувствовали стену между нами, а в присутствии третьего лица (у него был гость) не могли эту стену разрушить. Но когда остались одни, — разговорились и, наконец, сбросили все «занавесочки»[839]. Я уехал от него ночью с последним поездом и буду видеться в среду. Он приедет в Петербург. Расстались мы очень дружно.
Василий Васильевич телеграфирует мне, чтоб я повидал, вызвал какого-то Лося[840]… А где он, этот Лось? Что за зверь?.. В Императорской школе, что ли? Завтра пошлю узнать в Контору императорских театров. Слышал я от Василия Васильевича несколько раз — Лось да Лось, но путем ведь не знаю…
До свиданья. Обнимаю Вас.
Если что в тоне моего письма кажется Вам «смутным», то это потому, что в письме не все удобно передавать.
Ваш
Телеграмма
С тех пор как занимаюсь театром, не помню, чтобы публика так реагировала на малейшую подробность драмы, жанра, психологии, как сегодня[842]. Общий тон исполнения великолепен по спокойствию, отчетливости, талантливости. Успех в смысле всеобщего восхищения огромный и больше, чем на какой-нибудь из твоих пьес. Что в этом успехе отнесут автору, что театру — не разберу еще. Очень звали автора. Общее настроение за кулисами покойное, счастливое и было бы полным, если бы не волнующие всех события на Востоке[843]. Обнимаю тебя.
Что пьеса, как она была прочитана, неудачная — это, к сожалению, не подлежит спору[845].