Избранные письма. Том 2

Им же, этим руководящим, я бы хотел сказать, что Андровская тоже исключительная актриса. У нее другое, но тоже {354} редкое качество: все ее замыслы великолепно и легко доходят до зрителя. Это то, что присуще настоящим талантам of speak stage[743]. В ее изящной, легкой дикции самые тонкие оттенки характеристики или психологии. Причем она готовая актриса. И с большим обаянием.

Как жаль, что Станицын перегрубил[744]. Кто это его потянул? Какой-нибудь друг «созвучия современности». А как мягко он может играть, помните в «Елизавете Петровне»?[745]

431. Е. С. Тизенгаузен[746]

11 августа 1927 г. Голливуд

11 авг.

Дорогая Елена Самсоновна!

Простите, что не сразу ответил на Ваше письмо. «Прицеливался», могу ли что-нибудь сделать. К сожалению, ответ мой не утешительный.

Я не только не смогу ничего сделать, но я не советую Вашему beau fils’у[747] ехать сюда, решительно не советую. Этот поток в Холливуд, эти мечты здесь устроиться делают здесь такой затор, что люди переживают чуть что не голод. Только потому не голод, что всегда не трудно найти места в ресторане — мыть посуду, на улице — метельщика и т. п. Я лично знаю очень многих артистов, которые спасались на такой работе. Здесь так называемых «extra» — составляющих в картине толпу или «атмосферу» — десятки тысяч. Они бегают, ищут, куда бы пристроиться. Получат работу по 7, даже 10 долларов в день. Хорошо? Но через два‑три дня опять ждут и ищут, иногда месяцами. В работе обращаются с ними, как с животными. Вообще это дело здесь поставлено пока возмутительно — спекулянтски. Может быть, они организуются в союз и устроятся, но уже печатают по всем газетам: «Не ездите в Холливуд!» Вот, дорогая Елена Самсоновна!

Протекцией здесь нельзя сделать ничего.

Визу получить можно, только имея контракт.

{355}

Целую Ваши ручки. Обнимаю брата.

Ек. Ник. шлет Вам всем сердечный привет.

Я писал Вам, что несколько раз громко читал его замечательное письмо в газеты по поводу слухов о его смерти, замечательнейшее и по юмору, и по смелости чувств, и по выразительности.

Я послал в Россию 4 экземпляра. Не знаю, дошли ли.

Ваш Вл. Немирович-Данченко

432. А. В. Луначарскому[748]

29 августа 1927 г. Голливуд

29 августа 1927 г.

Дорогой Анатолий Васильевич!

После Вашего внимательного письма ко мне я готовил Вам целый доклад по поводу разных вопросов, волновавших театральную Москву. Тут были и конференция по театральным делам, и конфликт в МХАТ 2‑м, и признаки реакции… Но, очевидно, при современном темпе жизни в СССР, переписываться с другого полушария — занятие малополезное: пока я писал, приходили новые известия, обесценившие мой доклад… Потом Вы уехали за границу. Так я Вам ничего и не послал.

Начну с некоторого недоразумения между нами. Будто бы Вы сказали Станиславскому, что я просил у Вас отпуск еще на год. Очевидно, или Станиславский не понял Вас, или Вы меня: в своем письме к Вам я только указывал, что мой годовой контракт не с мая по май, а с октября по октябрь.

Но, может быть, Вы прозорливо угадали; я действительно до сих пор не могу решить: оставаться ли мне после контракта еще некоторое время, или поспешить домой? Удастся ли мне сделать хоть что-нибудь с здешним невероятным консерватизмом, с отсутствием всякого тяготения к искусству, или махнуть на это рукой? Точно ли я очень нужен в Москве?..

Все мое существо так потрясается тяготением домой, что я все время чувствую себя между двух стульев. И это не только лирика — родной язык и березка, — а, во-первых, самая настоящая {356}

тоска по искусству: по художеству, по идеологии, по широте мировоззрений, по благородству вкуса, по исканиям, по запросам в самой публике, — ничего подобного здесь, в Холливуде, как атмосферы не существует;

во-вторых, — непрерывные мысли и о том, все ли дома благополучно. В этом отношении у меня на душе бывает разно. Бывает спокойно, когда приходят сведения, что в МХАТ все обстоит великолепно или что вообще театры в Москве процветают; но бывает подозрительно, — когда чувствуется заметный перегиб к реакции; или тревожно, — когда думается: при мне бы этого не случилось, и т. д.

Здесь я многому научился для себя, но для самой кинематографической индустрии не сделал ровно ничего. Да и вряд ли что-нибудь сделаю[749]. Для этого надо очень добиваться, ждать, ловить случай, горячо спорить, ссориться. И, очевидно, надо крепко любить это дело[750].

Меня на это не хватает. Мне скучно ждать, скучно спорить, скучно учить азбуке. И трудно переносимо это царство спекуляции.

А жаль: какое могущественное явление кино! И досадно: сколько тут материальных средств!

И вот, несмотря на то, что физически здесь жить очень легко, что отношение ко мне отличное, что можно даже, как говорится, хорошо заработать, я тянусь домой с голодной тоской.

Вот почему, дорогой Анатолий Васильевич, я и чувствую себя между двух стульев.