Избранные произведения

Следуя за историей, Княжнин заканчивает трагедию победой Рурика, но показывает, что она не колеблет убеждений республиканцев.

Для возвращенья вам потерянной свободыПочто не мог пролить всю кровь мою, народы! —

с тоскою говорит Вадим. Любовь сменяется гневом, когда он видит тот же народ коленопреклоненным перед Руриком:

О, гнусные рабы, своих оков просящи!

О, стыд! Весь дух граждан отселе истреблен!

Народ «обольщен». Власть Рурика «угодна небесам». Но боги, обращающие людей в рабов, неправы, и свободолюбец бросает им вызов:

Вселенну, боги, вы, вратя по вашей власти,Возможете весь мир тиранам предавать......Злодеям сча́стливым пусть всё порабощенно, —Но сердце из того Вадима исключение.

Не можете души моей поколебатьИ, громом воружась, властителя мне дать...

В своей непоколебимой непокорности, уверенности в собственной правоте, Вадим стоит в оковах как победитель перед князем, который ищет дружбы мятежника:

Мне другом?.. ты?.. в венце?.. Престани тем пленяться!Скорее небеса со адом съединятся! —

презрительно отвечает Вадим. И, умирая, он произносит гордые слова, напоминающие отповедь Сваделя Владимиру, Росслава — Христиерну:

В средине твоего победоносна войска,В венце, могущий всё у ног твоих ты зреть, —Что ты против того, кто смеет умереть?

10

Пытаясь обновить трагедию, Княжнин шел двумя путями. Один намечен в эффектной концовке «Дидоны» с ее горящими на глазах зрителя чертогами, продолжен в «Титовом милосердии» и «Владисане». Мрачность колорита «Владисана» создается и гробницей, включенной в ход действия, и траурным одеянием героини, и тем, что в наиболее важный момент действие происходит «глубокой ночью», и стонами мнимоумершего князя, и меланхолической музыкой.

В наиболее зрелых своих трагедиях Княжнин искал и находил иные, скупые, но исполненные энергии изобразительные средства. Полное отсутствие внешней эффектности должно было сосредоточить внимание зрителя на основном конфликте. Монолог, строящийся в большинстве случаев как политическая исповедь, как речь оратора-трибуна, оттесняет на второй план диалог. Остроте проблематики соответствует ее еле веское выражение.

Общественно-политическая терминология (лексика, обозначающая понятия государственности, права) и примыкающие к ней этические понятия составляют существенную часть словарного состава трагедий Княжнина, приближающихся в этом отношении к публицистике времен Французской революции. Народ, общество, отечество, самодержавие, самовластие, заговор, мятеж, междоусобия, гражданин, раб, тиран, насилие, оковы, равенство, вольность, свобода, свергнуть и им подобные слова, часть которых была официально запрещена при Павле I, переходят из трагедии в трагедию. Повторяются и устойчивые словосочетания гражданского характера: благо общества, друг верный общества, сын отечества, истинные сыны отечества, гражданские силы, жертва тиранов и т. д.

Отдельные слова меняют значение, отражая эволюцию мировоззрения Княжнина. Так, «раб» в значении «подданный» встречается лишь в «Дидоне» и «Ольге». Затем это слово превращается в оскорбление, которым тираны пытаются унизить непокорных. В понимании положительных героев и самого Княжнина раб — антоним к понятиям человек, член общества, гражданин. «Или отечество быть может у рабов?» — вопрошает Вадим.

В то время как в «Словаре Академии российской» слово «гражданин» разъяснено как «городской житель, обыватель», у Княжнина оно неотъемлемо от представления о борьбе за независимость, свободу. Новгородцы, подчинившиеся монарху, перестают быть гражданами. Титул гражданина выше любого сана: «Чтоб я, забыв и себе российска гражданина, Порочным сделался для царска пышна чина!» («Росслав»).

Изменяется у Княжнина и значение понятия «тиран». В ранних произведениях «тиран» незаконный царь или злобный правитель. В «Вадиме Новгородском» «тиран» синоним слона «монарх», «тиранство» равнозначно «самодержавию».