Избранные произведения. I том

— Давай поедим на ступеньках, — предложил Катберт.

— Давай.

Они устроились с другой стороны запотевшей каменной колоннады, так чтобы их не было видно с кухни, и набросились на пирог. Они не сразу заметили чьи-то тени, упавшие на дальний изгиб стены, подступавшей к широкому лестничному пролету. Роланд схватил Катберта за руку.

— Пойдем отсюда. Кто-то идет.

Катберт поднял голову. На его испачканном ягодным соком лице отразилась растерянность.

Тени, однако, не двинулись дальше, хотя тех, кто отбрасывал эти тени, по-прежнему не было видно. Это были Хакс и солдат из дворцовой стражи. Ребята остались сидеть на месте. Если бы они сейчас зашевелились, их бы наверняка услышали.

— …наш добрый друг, — закончил свою фразу стражник.

— Фарсон?

— Через две недели, — ответил стражник. — Может быть, через три. Придется тебе пойти с нами. Партия на грузовом складе… — Тут с кухни донесся какой-то особенно громкий грохот котелков и кастрюль, а вслед за ним — проклятия, шквал которых обрушился на неуклюжего поваренка, рассыпавшего посуду. Шум поглотил слова стражника. Ребята услышали лишь окончание: —…отравленное мясо.

— Рискованно.

— Не спрашивай, чем может тебе услужить наш добрый друг… — начал стражник.

— …спроси лучше, чем можешь ты услужить ему, — вздохнул Хакс. — Да уж, солдат, не спрашивай.

— Ты знаешь, о чем я, — спокойно вымолвил стражник.

— Да. И я помню, чем я ему обязан. Не надо меня учить. Я точно так же, как ты, уважаю его и люблю. Я готов броситься в море, если он скажет, что так надо.

— Вот и славно. Мясо будет промаркировано как продукт краткосрочного хранения. И тебе надо будет поторопиться. Ты же сам понимаешь.

— Там, в Тонтоуне, есть дети? — спросил повар. На самом деле это был даже и не вопрос.

— Везде есть дети, — мягко ответил стражник. — Как раз о детях-то мы и печемся.

— Отравленное мясо. Странный способ позаботиться о детишках. — Хакс тяжело, со свистом, вздохнул. — Они что, будут корчиться, хвататься за животики и звать маму? Да, наверное, так и будет.

— Они просто уснут, — сказал стражник, но его голос звучал как-то уж слишком уверенно.

— Да, конечно. — Хакс коротко хохотнул.

— Ты сам это сказал: «Солдат, не спрашивай». Тебе же не нравится, что детьми управляют под дулом ружья, когда они могли бы начать строить новую жизнь, новый мир — под его руководством?

Хакс промолчал.

— Через двадцать минут мне пора заступать на пост. — Голос стражника вновь стал спокойным. — Выдай-ка мне покуда баранью лопатку. Пожалуй, схожу ущипну там кого-нибудь из твоих кухонных девок. Пусть себе похихикает. А когда я уйду…

— От моего барашка у тебя колик в желудке не будет, Робсон.

— А ты не хочешь…

Но тут тени сдвинулись, и голоса затихли вдали.

«Я бы мог их убить, — подумал Роланд, обмирая от запоздалого страха. — Я бы мог их убить, их обоих. Своим ножом. Перерезать им глотки, как свиньям». Он поглядел на свои руки, испачканные мясной подливкой, ягодным соком и грязью после дневных занятий.

— Роланд.

Он поднял глаза на Катберта. Они уставились друг на друга в душистой полутьме, и Роланд вдруг почувствовал обжигающий привкус отчаяния. Как будто тошнота подкатила к горлу. Это чем-то напоминало смерть — такую же грубую и непреложную, как смерть того голубя в ясном небе над игровым полем. «Хакс? — думал он, совершенно сбитый с толку. — Хакс, который поставил припарку мне на ногу, ну, в тот раз? Хакс?» Его сознание замкнулось, отгородившись от тягостных мыслей.

Он смотрел прямо в лицо Катберту — и не видел там ничего. Вообще ничего. В потухших глазах Катберта отражалась погибель Хакса. В глазах Катберта все это уже случилось. Хакс их накормил. Они пошли на лестницу. Чтобы поесть. А потом Хакс отвел стражника по имени Робсон для предательского tet-a-tet не в тот угол кухни. Вот и все. Ка — это ка. Иногда оно, словно камень, сорвавшийся вниз с горы. Только и всего. И ничего больше.

Все это Роланд прочел в глазах Катберта.

В глазах стрелка.

* * *

Отец Роланда только что возвратился с нагорья и выглядел как-то совсем не к месту среди роскошных портьер и шифоновой претенциозности главной приемной залы, куда мальчику разрешили входить лишь недавно — в знак начала его обучения.

Отец был одет в черные джинсы и голубую рабочую рубаху. Свой дорожный плащ — пыльный и грязный, а в одном месте даже разодранный до подкладки — он небрежно перекинул через плечо, не заботясь о том, как подобный видок сочетается с элегантным убранством залы. Отец был ужасно худым, и, казалось, его густые усы, похожие на велосипедный руль, перевешивали его голову, когда он смотрел на сына с высоты своего немалого роста. Револьверы на ремнях, что опоясывали его бедра крест-накрест, висели под безупречным углом к рукам — чтобы их было удобно выхватывать из кобуры. Потертые рукоятки из сандаловой древесины казались унылыми и какими-то сонными в тусклом свете закрытого помещения.

— Главный повар, — тихо проговорил отец. — Подумать только! Взрыв на горной дороге у погрузочной станции. Мертвый скот в Хендриксоне. И, может быть, даже… подумать только! В голове не укладывается!