Избранные произведения. II том

— Да, да, да, — бормотал доктор, — но позвольте, позвольте — вы…

— Я его дочь…

— Помню, помню… Как же… На кухне мы с вами разговаривали. «Григория разбойника убили», — улыбнувшись, вспомнил доктор, — как же. Все помню. Ведь это в прошлом году было?

— Нет, в этом.

— Даже в этом. Подите, как недавно. А вы уже совсем взрослой стали. Небось уж и замуж вышли!

— Нет, — сурово ответила Антонина.

— Работаете?

— Нет, не работаю.

— Как же вы живете? Я помню, мы что-то с вами тогда говорили о службе.

Антонина молчала.

Доктор опять поднял брови, потом нахмурился, потом недовольно засопел.

— Пришли бы попросту, — сердито сказал он, — а то комедию ломать, больной представляться. Ну зачем это вам, скажите на милость?

Он прошелся по кабинету, зажег лампу на столе и спросил:

— Куда же вас деть?

— Не знаю, — тихо сказала Антонина, — уборщицей куда-нибудь.

— Ну уж и уборщицей.

— Я больше ничего не умею.

Он присел к столу и что-то написал, потом сунул в конверт, открыл свою большую книгу, поискал там и написал на конверте адрес. Протянув письмо Антонине, он раздельно сказал:

— Человек этот — изрядный… чудак. Может быть, прохвост. В свое время я ему… я его вылечил, и он должен меня помнить. Будете работать в парикмахерской. Завтра же идите туда. Передайте привет и письмо. Устраивает?

— Устраивает, — вся просияв, сказала Антонина.

— Рая не ждите, поняли?

— Поняла.

— Торгуйтесь.

— Хорошо.

— И не стойте вот этак, когда с ним будете говорить. Слышите?

— Слышу.

— Грубо говорите, напористо.

— Хорошо.

— Но и работать надо как следует.

— Работать, доктор, я умею, — сияя все больше и больше, сказала Антонина, — что-что, а работать… Лишь бы только работа была…

— В меру, в меру, — перебил Дорн, — себя жалейте. На чужую мошну ведь. Ну, идите. Если чем смогу…

Он поклонился и протянул ей руку.

Она быстро переложила в правую руку из левой три рубля и хотела незаметно, как делывал отец, передать Дорну деньги, но он рассердился и не взял.

— Но, доктор, — сконфуженно начала она.

— Идите, идите! — закричал Дорн.

Когда она вышла от Дорна, уже совсем стемнело. Ей хотелось петь. Она бежала по улице и пела. У витрины гастрономического магазина она остановилась и загадала: если первым выйдет мужчина — истратить трешку, если женщина — сберечь. Кроме трешки, у нее было еще полтора рубля. Вышла женщина. Антонина вздохнула и пошла дальше, но у следующего магазина не выдержала и опять загадала — наоборот. Вышла женщина. На все три рубля Антонина купила колбасы, карамели, булку, баранок, молока, селедку и маленькую плитку шоколада. Дома на кровати спал котенок. Антонина подула ему в нос, переоделась и разожгла керосинку. Котенок мурлыкал и терся об ее ноги.

Глава 19

Мальчик, воды!

Перед тем как отворить дверь в парикмахерскую, Антонина постояла на деревянном, скрипучем от мороза крыльце и из-под заиндевевших ресниц поглядела вокруг.

Вокруг было пусто, голо, морозно.

За невысоким забором чернели остовы кораблей, баржи, подъемный кран. Влево и вправо шла улица, по улице свистела поземка. По мосту через замерзшую реку лениво тянулся товарный поезд.

Она вздохнула, аккуратно счистила с валенок снег, сначала о скобу, вбитую в крыльцо, потом веничком, и отворила дверь. Немолодой толстый и лысый парикмахер сказал Антонине, что Петра Андреевича еще нет, и велел подождать.

— Посиди у печки да дровец подкинь, — сказал он ей, как старой знакомой, — холодина какая, ужас… А еще только ноябрь.

Не торопясь, она разделась, повесила пальто, сунула в рукав серенький шерстяной платок и, еще потоптавшись, чтоб не намокли валенки, пошла к печке.

Парикмахер кашлял и читал газету. Тоненько звенели стекла, и время от времени грохотала жесть.

— Того и гляди, унесет вывеску, — спокойно сказал парикмахер.

Антонина накинула пальто и вышла. Большая крашенная голубой краской вывеска колебалась от ветра. Одна петля была оторвана напрочь.

Пришлось вернуться за табуреткой и молотком. Она вколотила новую петлю из согнутого гвоздя, подышала на озябшие руки и принялась закручивать проволоку.

Потом она затопила печку наново, выгребла из поддувала золу, прибила гвоздиком отставший от пола железный лист и подмела мастерскую. Парикмахер не выражал никакого удивления — будто так и следовало.

Наконец явился Петр Андреевич. У него был такой вид, будто он всегда был очень толстым, а нынче вдруг ужасно похудел. Щеки, подбородок, шея — все изобиловало лишней кожей. На самом же деле Петр Андреевич вовсе не худел. Он всегда был таков. Лишняя эта кожа причиняла ему много хлопот, раздражала его, и не так давно он думал даже об оперативном удалении лишнего на шее и на подбородке, но под влиянием доктора Дорна решил отпустить бороду — побольше и попышнее. Борода хоть и скрыла лишнюю кожу, но придала Петру Андреевичу бандитское выражение, от которого он спасся очками из простых стекол. Большие очки действительно спасли его: он вдруг стал походить на ученого-аскета и полусумасшедшего. Надев очки и продумав как следует свой облик, он решил, что и говорить следует иначе — отрывистее и оригинальнее.