Избранные произведения. II том

Венчальный обряд был исполнен добрейшим ключником, который, убедив барона пожертвовать своими предрассудками, не удовольствовался этим, но попросил, чтобы ему разрешили завершить столь успешно начатое дело благословением жениху и невесте. Мельхиор де Вилладинг наблюдал за краткой церемонией с чувством исполненного долга. В эти минуты он готов был верить, что мудро жертвует земными интересами ради высшей справедливости. Данное сознание подогревалось тем, что происхождение его новоиспеченного зятя все еще было окутано тайной и могло со временем оправдать самые лучшие надежды; кроме того, барону было приятно продемонстрировать свою независимость, отдавая руку дочери человеку, о заслугах которого было известно больше, чем о семействе и звании. Подобным образом обманывают себя даже достойнейшие из нас, приписывая себе самые праведные побуждения, которые на поверку таковыми вовсе не оказываются. От добродушного ключника не укрылись колебания барона и шаткость принятого им решения; потому он и взялся самолично совершать ритуал, что опасался втайне, как бы родитель, когда окажется снова в многолюдном обществе, не пожалел о данном благословении (такое не редкость в нашей земной юдоли) и не предпочел истинному счастью своей дочери преимущества условные и преходящие.

Поскольку невеста была протестанткой, мессы не служили, что, разумеется, никоим образом не лишало обряд законной силы. Адельгейда, принося клятву вечной любви и верности, держалась скромно, как подобает девице, но в то же время и твердо; находя опору в своих чувствах и убеждениях, она была уверена в себе, в отличие от многих других невест, которым вышеуказанные добродетели, составляющие важнейшую характеристическую особенность женского пола, присущи лишь в малой мере. Обещание лелеять и защищать супругу прозвучало в устах Сигизмунда с глубокой мужественной искренностью; в те минуты он ощущал, что, даже целиком посвятив себя заботам о ее счастье, едва ли сумеет отплатить ей за ее верность и преданность.

— Благослови тебя Господь, дорогая, — пробормотал старый Мельхиор, нагнувшись над коленопреклоненной дочерью и чувствуя, что сердце готово выпрыгнуть у него из груди, — будь благословенна, милая, ныне и вовеки. Провидение жестоко обошлось с твоими братьями и сестрами, но оно оставило мне тебя, и, значит, я не обижен потомством. Вот стоит наш добрый друг Гаэтано… с ним судьба поступила еще суровей… но будем надеяться на лучшее… будем надеяться. А ты, Сигизмунд, раз не принадлежишь больше Бальтазару, прими того отца, которого пошлет тебе Провидение. Все прошлые беды забыты — и поместье Вилладинг, а также мое стариковское сердце, ожидают нового собственника и повелителя!

Юноша ответил на объятие барона, которого знал как человека в общем доброго и к которому питал понятное в подобных обстоятельствах уважение. Затем он нерешительно обернулся к синьору Гримальди. Дож, вслед за своим другом, тепло поздравил Адельгейду и запечатлел у нее на лбу отеческий поцелуй.

— Да благословят тебя Дева Мария и Христос! — с величавым достоинством произнес князь. — Ныне, дитя, тебя ожидают новые и важные обязанности, но с превратностями судьбы можно справиться, если обладаешь ангельски чистым нравом, незлобивостью и характером, сила которого не вступает в противоречие с женской кротостью. А посему ты вправе надеяться, что счастье, какое рисуется золотыми красками юному воображению, будет отпущено тебе полной мерой. А ты, — добавил князь, поворачиваясь к Сигизмунду и раскрывая ему объятия, — кто бы, волею Провидения, ни были твои родители, отныне ты мне дорог по праву. Супруг дочери Мельхиора де Вилладинга всегда может рассчитывать на мое расположение, но, кроме того, нас объединяет какая-то странная, внушающая трепет тайна. Разум подсказывает мне, что я наказан за былую гордыню и своеволие, получив сына, какого не пожелал бы иметь ни один человек, даже низкорожденный, в то время как я мог бы обрести отпрыска, достойного самого императора! Ты мне и сын — и не сын. Когда бы не доказательства, представленные Мазо, и не свидетельство умирающего монаха, я без колебаний объявил бы о нашем родстве; но, кто бы тебя ни породил, тебе безраздельно отданы мои отцовские чувства. Нежно заботься о хрупком цветке, доверенном тебе Провидением, лелей его, как собственную душу. Великодушная любовь и доверие добродетельной женщины всегда служат опорой, а нередко и пьедесталом шатким жизненным принципам мужчины. Когда бы, по милости Божьей, моя Анджолина была дарована мне раньше, наши жизни сложились бы совсем иначе! Я знал бы, куда обратить драгоценнейшие для человека чувства, и счастливым встретил бы закат своих дней. Да хранят вас, дети мои, небо и все святые, да продлится как можно долее ваша любовь и душевная чистота!

Почтенный дож умолк. Говоря, он боролся с волнением, а теперь отвернулся, чтобы спрятать несовместимые с его возрастом и достоинством слезы.