Избранные произведения. Том 2

Там был город.

Там было несколько городов, примыкавших друг к другу садами.

Там было то, что называлось Ваном.

Вагаршак отсюда, с гор и крыши, в этих пепельно-рыжих, непохожих на человеческое, городское жилье пятнах, угадывает контуры обугленных зданий и мелкую, как дрожь в спине человека, рябь оконных впадин. Там, вот где-то там, был дом и за домом сад, в котором он в последний раз видел Шамирам.

И чтоб погасить острую боль воспоминаний, Вагаршак быстро переводит взор от города и озера, скользнув по седой вершине Сипана вправо от себя — от маленькой личной боли к великой боли народной.

Там, направо, людской поток, из которого он только что вышел, чтобы отдохнуть в доме Саркиса.

Там, направо, желтые обнаженные горы. Солнце не может так выжечь, ветер не может так выбелить, дожди не могут так обтесать, как выжгли, выбелили и обтесали эти горы бессчетные ноги уходящего из Вана и опять в него возвращающегося, и опять уходящего, и опять возвращающегося армянского народа.

И вот опять, на глазах Вагаршака, он идет в пепельно-желтом облаке пыли, он идет домой, если можно назвать домом обгорелое пепелище.

Плакать хотелось Вагаршаку, когда он смотрел на кручу над оврагом, где он защищался с товарищами, но он сдержался. Слезы подступали к горлу, когда он смотрел на Вараг и на развалины Вана, но он проглотил слезы. Теперь, когда он взглянул на этот движущийся людской поток и заметил, что он движется, несмотря на чудовищную усталость, быстрей, чем когда уходил из Вана, быстрей потому, что идет домой, где никаких домов нет, где только обгорелые краеугольные камни напоминают о домах, слезы перестали ему повиноваться, и он сам не мешал им катиться по обожженным в пути щекам.

Он ведь был одним из них, и все они плакали сейчас его серыми от дорожной пыли слезами.

Вдруг его взгляд оживился. Обгоняя людской поток, кто-то на черной, крупной лошади скакал по самому взгорью. Лошадь, видимо, не повиновалась седоку, не желая уходить со знакомой, должно быть, дороги, но седок, настегивая ее, старался забрать выше, чтобы скорее попасть в Ван. Все хотели в Ван, но он хотел обогнать всех. Или он хочет заехать к Саркису? Вот, вот он уже миновал самую удобную для подъема сюда тропинку. Ага! Он пробирается на тропинку, которая выводит к оврагу. Он не хочет терять времени на шоссе, он отличный ездок и хочет сократить путь. Но странная у него лошадь! Она идет как слепая. Часто наклоняет голову к земле и, проскакав несколько шагов, круто останавливается и нюхает воздух. Но седок нетерпелив и настойчив, он бьет лошадь и пришпоривает, но она терпит боль и ступает осторожно. Какая сильная, большая лошадь! И кто это едет?

Вагаршак слезает с крыши и выходит на улицу — на пустое место, где была улица, — и, прыгая с камня на камень, пробирается к тропинке.

— Куда? — кричит ему Саркис с крыльца. — Я тарех жарю!

— Сейчас, — отвечает Вагаршак.

Ему непременно надо узнать, кто это едет и почему так спешит. В нем проснулось любопытство жителя тихих деревень, где каждый проезжающий мимо возбуждает желание расспросить и разузнать, что делается на свете. Он детство провел в Айоцдзоре — цветущей долине, там, за Варагом, откуда Ван казался столицей заманчивой и далекой, хотя только пять часов пути через перевал отделяли Айоцдзор от Вана.

Он подходит к скале, под которой вьется тропинка, ведущая к мостику, и поджидает, пока всадник покажется за выступом гор. Осенние колючие цветы стоят над обрывом и задумчиво смотрят вниз. Спугнутая птица вылетает из-под самых ног Вагаршака. Цветы и птицы давно уже привыкли к тому, что здесь нет людей.

Вот из-за выступа скалы показывается крупная лошадиная морда, и в то же мгновение Вагаршак кричит радостно и так громко, как будто тот, кому он кричит, за версту от него:

— Пахчан!

Пахчан вздрагивает, смотрит вверх мимо Вагаршака. Лошадь, чувствуя, что ее не понукают, решительно останавливается, закапываясь ногами в щебень тропинки.

— Здесь я, здесь! Ну, гляди сюда! — кричит Вагаршак и, схватившись руками за камень, ловко спрыгивает вниз, на тропинку.

— А я думал, тут никого нет, — говорит Пахчан, нагибаясь с лошади, чтобы обнять Вагаршака.

— Никого нет, а я тут, — продолжает кричать Вагаршак, отплевывая пыль, которую он слизнул со щеки Пахчана, целуя его. — Я тебя давно увидел. Лошадь у тебя строптивая! И как это я сразу не догадался, что это ты!

— Хорошая лошадь. Гунтер. В Игдыре купил. Двести пятьдесят рублей отдал. Клад, а не лошадь. Верная лошадь, куда хочешь повезет.

— А вот с дороги-то она не хотела в гору идти!

— Она знает дорогу. А ты почему здесь?

— Я Анаид везу. Устала. Остановился у старого Саркиса.

— Саркис жив?

— Ты его знаешь?

— Где он?

— Вон его дом. В доме Анаид лежит. Уснула.

И они, обнявшись как братья, стали подниматься к дому Саркиса.

— Я из Тифлиса, — отрывисто говорил Пахчан. — В Сувалане встретил народ. Офицеры сказали, что можно идти обратно. Половина пошла обратно. Половина осталась. Больных много. Не перенесут дороги. Я сестру ищу.

— Шамирам?!

— Да, Шамирам. Саркис знает, где она.

— Саркис знает?

— Знает.

И оба задумались.