Избранные произведения. Том 2

Пока генерал мечтал, Артавазд и Мосьян скакали по траве по обочине дороги. Тигран, подслушивавший разговоры в фаэтоне, проклинал пыль, мешавшую ему вставить вовремя удачное словцо. Он бы мог пригодиться генералу. Ведь он такой хозяйственник! Демонстрировать свои хозяйственные способности перед генералом еще до приезда в Ван ему нужно было во что бы то ни стало. Парон Костя ему не особенно доверял, а стать заведующим складом припасов для беженцев составляло его ближайшую цель. Кто же, как не генерал-ревизор, мог этому помочь? Но время еще есть. На ночевке в Вашкале Тигран решил не упустить случая.

Солнце палило прямо в глаза едущим, и внезапно в глубине долины возникло как бы начерченное теневое пятно города с тяжелым силуэтом необычно высокого здания в центре. Первым увидел его Артавазд.

— Деер! — воскликнул он.

— Ну, значит, закусим! — обрадовался Мосьян, запуская руку в хурджин. — Хотите орехов?

— У меня уже горло от них заболело.

— Это оттого, что вы без кишмиша их едите. Надо непременно вместе!

— И без того пить хочется!

Они обогнали фаэтон и присоединились к передовым казакам, чтобы первыми въехать в Деер.

— Деер! — сказал Артавазд, ища сочувствия у молодого рыжебородого гиганта с грязным от пыли и пота лицом и показывая кнутом вдаль.

— А пущай себе! — отозвался тот и, с равнодушным сожалением взглянув на Артавазда, продолжал прерванную речь к своему соседу, коренастому, словно вытесанному из дерева старому казаку: —…опять-таки я ей говорю, выходи к плетню, как стемнеет, а она опять не выходит, стерва! Ну до чего девки у нас норовистые, объяснить тебе невозможно!

— Это они всегда так, покуда необъезженные… — задумчиво, как бы вспоминая что-то, ответил коренастый.

— Подпругу-то подтяните! — обратился он к Артавазду. — Седло на бок съехало. Непривычно верхом-то? Конь-то, видно, кормленый, а весь в мыле.

— Нет, я хорошо езжу, — возразил Артавазд, гибко перегнулся, чтобы поправить подпругу, и пустил коня.

— В забаву это им, — еще задумчивей сказал коренастый, глядя вслед Артавазду. — Поскакал!

— Будто домой! — усмехнулся молодой.

— А домой-то, может, и не попадет. Ну что он будет делать, если на нас из засады человек двести сейчас выскочат курдов?

— Курдов?

— Ну да, курдов!

— Мы при генерале. Не посмеют тронуть.

— Какой это генерал! Генерал должен впереди всех скакать на белом коне.

Старик подбоченился, махнул нагайкой и выдался вперед, показывая, как должен ехать генерал.

— Я знаю. Видал на картинках.

— Так то ж картинка! — захохотал молодой и опять свел разговор к своему:

— Морочила она меня, морочила, вот и говорю я ей напоследок…

— А ну тебя к лешему с девками твоими! Сейчас в город въезжать будем!

— Опять небось пепел да гарь. Лошади не напоишь: колодцы людьми смердят.

— Нет, тут что-то виднеется.

— Ездим мы, ездим, а кой в том толк?

— Молод ты, не разумеешь. Опять-таки, как в тот раз под Плевной и Рущуком, народ спасаем. Тогда братушек болгар. Теперь армян. Тоже народ. Жить хочет. Режут их турки. А где мы, там резать не смеют.

— Да уж тут все повырезано. Сколько земли проехали, а человека не видали. Под корень, видно, вырезали.

— Глуп ты. Так и болгар резали. А живут. Народ под корень вырезать нельзя. Народ всегда свою смерть обманет. Уж куда-нибудь, да уйдет от нее. Вот сейчас войдем в город, мертвень и смрад. А чуть узнают, что казаки пришли, и выползут. «Цыц, цыц-тютюн» — скажут. По-ихнему — это «здравствуй». И тютюном тут же угостят. Шаровары у здешних армян широченные. И тютюн забористый. Тебе впервой, а я их знаю. Не понимаю по-ихнему, а ничего, разговариваем. Хороший народ, толковый. Землю любит. И мастерство всякое знает. Это я про армян. А еще есть айсоры. Бродячий народ. По могилам своих отцов ходят. Ищут, где их старики захоронены. В горшках, говорят, хоронили. Смешно спервоначала, а подумаешь — не все ль равно, где гнить — в горшке или в гробу? Я думаю, это оттого, что дерево у них тут на камне да песке не растет. Христиане они. А царем у них простой поп. Нашей веры. А еще есть езиды. Эти в черта верят. А тоже ничего люди. Пляшут шибко. Веселый народ, добрый. Сам голодный, а вшей кормит. Как мы с тобой. А?

— Ишь ты, сколько насчитал народу разного.

— Все едино. Все едим, все живем, все умрем.

Его темное, словно вырезанное из дерева лицо все зазмеилось улыбчивыми морщинками.

А лицо молодого нахмурилось от непосильной думы.

— Спасаем, говоришь? А где ж войско, где оружие? Всего-то тут нас — ничего. Два пулеметчика да пушчонка. Да и командир-то наш, Кеппинг, на пушку свой фон наводит. Боится, как бы не выстрелила.

— Снарядов мало. Бережет. Ты про него это зря. Он еще в ту войну турок бил.

— Может, и бил, коли люди у него были. А теперь нас тут горсточка. Где войско?

— Англичанам помогает. Там, за Евфратом, где рай был.

— Какой рай?

— Где Адам с Евой согрешил.

— И там мы?

— А что? Казаку везде дорога.

— А этих англичан тоже турки режут?

— Не режут, а бьют, дурья голова. Союзники они наши. Они тут не живут. У них свой остров. Там, за Архангельском. Сюда воевать пришли. А их турки бьют. Выручать надо.