Избранные произведения. Том I

Миляга знал, что нужно сказать об этом сейчас, пока не свершилось обратного превращения, и стены вновь не сомкнулись наглухо.

— Мне нужно то, что внутри Тебя, Отец.

— Внутри Меня?

— Твой пленник, Отец. Мне нужен Твой пленник.

— У Меня нет никаких пленников.

— Я Твой сын, — сказал Миляга. — Плоть Твоей плоти. Почему же Ты лжешь мне?

Громоздкая голова содрогнулась. Сердце застучало еще сильнее по сломанной кости.

— Может быть, Ты не хочешь, чтобы я об этом знал? — сказал Миляга, двинувшись навстречу жалкому колоссу. — Но ведь Ты сказал мне, что я могу получить ответ на любой вопрос. — Руки, большая и маленькая, сжались и задергались. — На любой — так Ты сказал, — потому что я сослужил Тебе хорошую службу. Но есть что-то, что Ты от меня скрываешь.

— Я ничего не скрываю.

— Тогда позволь мне увидеть мистифа. Позволь мне увидеть Пай-о-па.

В ответ на эти слова все тело Бога затряслось, а вместе с ним — и улица, на которой он стоял, а сквозь неумело сложенную мозаику Его черепа сверкнули ослепительные вспышки гневных мыслей. Это зрелище напомнило Миляге о том, что какой бы хрупкой ни казалась стоявшая перед ним фигура, она — всего лишь крохотная часть Хапексамендиоса, и если сила, воздвигшая этот город и напитавшая яркой кровью его камни, обратится к разрушению, то с ней не сравнятся все Нуллианаки на свете.

Миляге пришлось остановиться. Хотя он был здесь всего лишь духом и полагал, что никаких препятствий ему быть не может, тем не менее сейчас он ощутил перед собой невидимую стену. Плотный воздух не пускал его вперед. Но несмотря на неожиданную преграду и тот ужас, который охватил его, когда он вспомнил о силе своего Отца, он не отступил. Он прекрасно понимал, что стоит ему сделать это, и разговор будет окончен, а Хапексамендиос примется за Свою последнюю работу, так и не освободив пленника.

— Где тот чистый, послушный сын, что у Меня был? — сказал Бог.

— Он по-прежнему здесь, — ответил Миляга. — И он по-прежнему хочет служить Тебе, если Ты отнесешься к нему, как подобает любящему Отцу.

В черепе засверкала череда еще более ярких вспышек. На этот раз они вырвались из-под своего купола и озарили сумрак над головой Бога. В этих разрядах можно было уловить образы, сотканные из огня обрывки мыслей Хапексамендиоса. Одним из таких образов был Пай.

— Тебя не должно с ним ничего связывать, — сказал Хапексамендиос. — Мистиф принадлежит мне.

— Нет, Отец.

— Мне!

— Мы с ним обвенчаны, Отец.

Молнии немедленно исчезли, и выпуклые глаза Бога сузились.

— Он напомнил мне о моем предназначении, — сказал Миляга. — Только благодаря ему я узнал, что я — Примиритель. Если бы не он, я не сумел бы послужить Тебе.

— Может быть, когда-то он и любил тебя… — ответили тысячи глоток. — Но теперь я хочу, чтобы ты его забыл. Выбрось его навсегда из головы.

— Но почему?

Последовал вечный родительский ответ ребенку, который задает слишком много вопросов.

— Потому что Я тебе так велю.

Но от Миляги было не так-то легко отделаться. Он продолжал настаивать.

— О чем он знает, Отец?

— Ни о чем.

— Может быть, он знает, кто такая Низи Нирвана? Скажи, в этом дело?

Яростные молнии чуть не разорвали череп Незримого.

— Кто рассказал тебе об этом? — раздался тысячеголосый гневный крик.

Миляга не видел никакого смысла во лжи.

— Моя мать, — ответил он.

Обрюзгшее тело Бога замерло — перестало биться даже сердце, и лишь молнии по-прежнему сверкали в его черепе. Следующее слово, которое Он произнес, раздалось не из тысячи глоток, а прямо из огненной вспышки.

— Це. Лес. Ти. На.

— Да, Отец.

— Она мертва, — сказала молния.

— Нет, Отец. Я был у нее о объятиях несколько минут назад. — Он поднял свою прозрачную руку. — Она сжимала эти пальцы. Она целовала их. И она сказала мне…

— Я не желаю об этом слушать!

— …напомнить Тебе…

— Где она?

— …о Низи Нирване.

— Где она? Где? Где?

Он воздел руки у Себя над головой, словно желая искупать их в огне Своей ярости.

— Где она? — завопил Он, и теперь глотки и молнии звучали одновременно. — Я хочу увидеть ее! Я хочу увидеть ее!

* * *

Юдит поднялась со ступеньки. Гек-а-геки стали издавать жалобные звуки, которые испугали ее куда сильнее, чем их грозное рычание. Они боялись. Она увидела, как они покидают свой пост рядом с дверью, съежившись, низко опустив головы, словно побитые собаки.

Она бросила взгляд вниз: ангелы по-прежнему ухаживали за своим израненным Маэстро, а Хои-Поллои и Понедельник отошли от двери поближе к свечам, словно их неверный свет мог защитить их от той силы, присутствие которой заставило затрепетать даже воздух.

— О, мама… — услышала она шепот Сартори.

— Да, дитя мое.

— Он ищет нас, мама.

— Я знаю.

— Ты чувствуешь?

— Да, дитя мое.

— Обними меня, мама. Обними меня.

* * *

— Где? Где? — завывал Бог, и в разрядах у Него над головой появились новые обрывки Его мыслей. Там была извилистая речка; город, куда более тусклый, чем Его метрополис, но лишь более прекрасный от этого; улица; дом. Миляга увидел нарисованный Понедельником глаз — зрачок его был выбит лапой Овиата. Потом он увидел свое собственное тело на коленях у Клема, потом — лестницу, по которой поднималась Юдит.