Тут начался у них разговор, который длился все время, пока они шли через лес, хотя шли они очень медленно, разговор сбивчивый, подвластный их переменчивому настроению и тому волнению, которое охватило их обоих.
— Вы думали обо мне? Правда? Но я о вас думал куда, куда больше. Я знал о вас прежде, чем приехал сюда, я услышал ваше имя еще на пароходе, совершенно случайно, при мне шел какой-то разговор, а мы прибыли сюда двенадцатого июня. Двенадцатого июня…
— Да что вы, как раз двенадцатого июня?..
— Да, и весь город был увешан флагами; меня просто так очаровал этот маленький городок, что я решил здесь сойти на берег. И я тут же снова о вас услышал.
Она улыбнулась и спросила:
— Ну конечно, это Минутка вам про меня говорил?
— Нет, я слышал, что все вас любят, все, все, и все вами восхищаются…
И Нагель вдруг вспомнил про семинариста Карлсена, который из-за нее даже покончил с собой.
— Скажите, — начала она, — вы в самом деле думаете то, что сказали про морских офицеров?
— Ну да. А почему вы спрашиваете?
— Что ж, тогда у нас с вами мнения совпадают.
— А отчего бы мне так не думать? Я ими восхищаюсь и всегда восхищался, меня привлекает их свободная жизнь, их форма, их постоянная бодрость и отвага; большинство из них и в самом деле исключительно приятные люди.
— Но давайте поговорим теперь о вас. Что произошло между вами и поверенным Рейнертом?
— Ничего. Но вы говорите, между мной и поверенным Рейнертом?
— Вчера вы извинялись перед ним за что-то, а сегодня за весь вечер не сказали ему почти ни слова. Вы что, имеете обыкновение сперва оскорблять людей, а потом просить у них прощение?
Он засмеялся и стал сосредоточенно глядеть на дорогу.
— Честно говоря, — сказал он, — я был неправ, оскорбляя поверенного. Но я уверен, что все уладится, если мне удастся с ним объясниться. Я немного вспыльчив и бываю резок, недоразумение получилось у нас из-за того, что он нечаянно толкнул меня, когда входил в дверь. Как видите, сущий пустяк, простое невнимание с его стороны; а я тут же налетел на него как дурак и обругал его последними словами, угрожающе размахивал пивной кружкой перед его носом и кончил тем, что смял его шляпу. Тогда он ушел, как благовоспитанный человек, он не мог поступить иначе. Но потом я раскаялся в своей горячности и решил как-нибудь загладить свою вину. По правде говоря, меня тоже можно извинить, я был в тот день очень расстроен, у меня были неприятности. Но ведь этого никто не знал, о таких вещах не рассказывают, и я предпочел взять всю вину на себя.
Он говорил, не задумываясь, с полной искренностью, словно желая быть как можно более беспристрастным. Выражение его лица тоже никак не могло вызвать недоверия. Но Дагни вдруг снова остановилась, изумленно посмотрела ему прямо в глаза и проговорила:
— Нет, помилуйте… Все ведь было вовсе не так! Я слышала совсем другое.
— Минутка врет! — закричал Нагель, густо краснея.
— Минутка? Я слышала это вовсе не от Минутки. Зачем вы клевещете на себя? Я слышала эту историю от старика, который торгует на рынке гипсовыми статуэтками. Он был свидетелем всего от начала до конца.
Пауза.
— Зачем вы всегда клевещете на себя? Просто не понимаю, — продолжала она, не сводя с него глаз. — Я услышала сегодня эту историю и очень обрадовалась, то есть, я считаю, вы поступили так удивительно хорошо, ну просто удивительно. И вам это до того идет! Если бы я не узнала всего этого сегодня утром, то, наверное, — уж признаюсь вам откровенно — не решилась бы сейчас идти с вами.
Пауза.
Потом он спросил:
— И теперь вы мною восхищаетесь из-за этого?
— Право, не знаю, — ответила она.
— Ну да, да, теперь вы мною восхищаетесь… Послушайте, — продолжал он. — Все это одна комедия. Вы правдивое существо, мне противно вас обманывать, я расскажу вам все начистоту.
И он объяснил ей, ни капельки не смущаясь и не отводя глаз, каков был его расчет:
— Когда я рассказываю о своем столкновении с поверенным на свой лад, несколько искажая факты и даже клевеща немного на себя, то в сущности — в сущности! — делаю это ради собственной выгоды. Просто я пытаюсь извлечь из этой истории как можно больше пользы для себя. Как видите, я с вами совершенно откровенен. Я не сомневался, что кто-нибудь уж непременно расскажет вам, как все было на самом деле, а так как до этого я уже успел выставить себя в весьма неприглядном свете, то от неожиданности немало выиграю в ваших глазах — несравненно больше, чем если бы вы изначально узнали правду. Я начинаю казаться каким-то значительным, беспримерно великодушным, не правда ли? Но впечатление это я произвел на вас благодаря такому грубому, такому низкому обману, что вы будете глубоко возмущены, когда это обнаружите. Вот я и счел за лучшее вам во всем чистосердечно признаться, потому что вы заслужили честного отношения. Но достигну этим только того, что оттолкну вас, оттолкну, как говорится, на тысячу верст. К сожалению.