Избранные произведения в 2 томах. Том 2. Тень Бафомета

— Ясное дело, не было. Зеленевич это помещение занимает уже лет сорок; когда я сюда заявился, а мне тогда всего девятнадцать было, он уже прочно в своем магазине сидел и с тех пор с места не тронулся, постарел в своем магазине, как и я в этой вот забегаловке.

Помян подпер голову рукой и задумался.

— Странно, — бормотал он, забыв о присутствии собеседника, — очень странно. С какой стати взбрело мне в голову это имя?

— Может, попался вам купец с такой кличкой и с такой лавкой где-либо в иных краях? — услужливо подсказал Мартин. — Вы ведь, судя по всему, из далекого путешествия возвращаетесь…

— Нет, нет, — живо запротестовал клиент, — наверняка нет. Если все это было, то только здесь. То же самое окружение, тот же пейзаж, точное соответствие деталей… Нет, возможность ошибки исключена… Гм… фамилия… эта кличка…

— Фамилия странная, — поддакнул Мартин. — Прямо скажем: имечко распотешное. Ха-ха-ха!… Хромоножка, колченогий то есть. От Бога отпадает, к сатане хромает — такой про него слушок люди пустили. Ха-ха-ха! Угораздило же так назваться! Да еще Павелек. Смеху подобно!

Удерживая новый приступ веселья, кельнер удалился в глубь помещения, дабы не раздражать явно пребывающего не в себе клиента. Помян расплатился и вышел.

Тем временем июньское утро уже засияло повсюду розовым блеском. На куполах, на готических башнях костела зажглись красноватые огоньки, над крышами домов появилась переливчатая голубоватая дымка. Со стороны фабрик наплывали протяжные гудки, на дорогах затарахтели моторы. Разбуженный город наполнялся дневным гомоном…

Помян медленно пробирался узкой улочкой между колокольней и апсидой собора. Он очень любил этот проулок, напоминавший средневековую городскую Европу, известную ему по гравюрам и старым картинам. Погруженная в старческую дремотную думу, эта часть города, казалось, была окутана сумраком веков. Могучее, насыщенное бременем лет дыхание исходило от каменных кладок башен, скапливалось в карнизах и нишах кафедральных эркеров. Под ногами гулко звучали плиты, выдавая местонахождение подземных склепов, даже в летний зной из щелей и трещин церковного двора выбивался затхловатый могильный холод. Видимо, некогда костел был окружен кладбищем, теперь на месте его зеленел поросший травой сад с деревцами самшита, пребывающего под стражей строго высящихся тут и там кипарисов.

У колокольни под каменной тумбой в конце улочки сидела, как обычно, старая нищенка Теклюсия. Помян кивнул ей, бросив милостыню в грязный подол ветхой юбки.

— Дай вам Бог всякого блага, — вялым голосом поблагодарила старуха, поднимая на него тусклые слезящиеся глаза. — О, вы ли это, вельможный пан? Давненько мне так щедро не подавали. Не было моего милостивца, не было. Какой уж месяц и видом вас не видать. Что-то вы с лица побледнели, а? Неужто Господь попустил, чтобы к вам хворь прикоснулась?

— Я надолго уезжал из города, — коротко пояснил Помян. — А что тут у вас слышно, Теклюсия? Как прошла Пасха?

— Прошла как обычно. По заведенному чину.

— Все как обычно? — с недоверием переспросил он. — И ничего особенного не случилось?

Старуха глянула на него удивленно.

— Само собой, ничего особенного, уж как я говорю, так оно и есть. Да и чему тут у нас случаться? Отцы преподобные говорили проповеди с амвона, службы справляли и исповедовали, а людишки, известное дело, каялись в грехах, чтобы сразу же после Пасхи опять за свое приняться, им грехи эти самые что свиньям грязная лужа.

Помян сделал нетерпеливый жест.

— Да я не про то… А как там насчет процессий, были они в этом году?

— Процессии были, как без них, ходили по страстям Господним.

— Ходили по страстям? — подхватил Помян, неведомо с чего вдруг оживившись.

— По страстям, как же без них, — повторила старуха, слегка ошарашенная его интересом к церковным обрядам. — Ходили в костелах от одной картинки к другой, знамо дело, каждый год так.

Помян забеспокоился.

— Как это в костелах? Передвигались внутри, а наружу не выходили?

— Знамо дело, внутри. В костеле картинки понавешаны, все там обозначено, на каком месте какая с Господом мука приключилась. А на улице где ж картинки развесить?

Помян с недоверием качал головой.

— Быть не может, чтобы здесь чего-то важного не случилось. Ну, припомните хорошенько, Теклюсия!

Нищенка в раздумье свесила голову.

— О, насилу вспомнила, — наконец изрекла она, поднимая на Помяна оживившиеся глаза.

— Ну-ну, выкладывай поживее, что же ты вспомнила, — заторопил он ее.

— В Великую седмицу ксендз Тыльжицкий выгнал из Общины Антонину Ковнацкую, вдову колесника, за то, что она, бесстыжая, прелюбы творила с чужим мужем.

Черт тебя побери! — выругался он про себя, ни с того ни с сего разгневавшись на старушку. Вспомнила, называется! Тьфу!

Он вознамерился было распрощаться с нищенкой, но тут из-за угла показалась внушительная фигура священника. Не обращая на них внимания, он угрюмо проследовал мимо.

— Это здешний ксендз? — спросил у старухи Помян с чувством человека, хватающегося за соломинку.

— Ксендз, да не абы какой, а прелат, Дезидерий Правиньский, — с важностью сообщила Теклюсия.