Избранные произведения. В 3 т. Т. 3: Псалом; Детоубийца

Петро Семенович был в данный момент человек выпивший, и его тянуло на разные политические высказывания. Девочка же, не смея возражать и будучи испугана второй раз за короткое время, правда, по другому поводу, молча взяла сало и начала его заворачивать в газету.

─ А что же ты не ешь, дитятко, ─ спросил Петро Семенович, на которого вдруг нашло новое и он прослезился, ─ кому ж ты бережешь, такая малая? Разве ж есть у тебя дети?

─ Меня на крылечке брат Вася дожидается, ─ робко сказала девочка.

─ Брат Вася, ─ сказал Петро Семенович, ─ то добре. А тебя ж как звать?

─ Мария, ─ сказала девочка.

─ А отчего ж это, Мария, брат твой Вася тебя просить посылает, а сам на крылечке прохлаждается?

─ Он малый еще… Боится.

─ Отчего не бояться, ─ обиделся Петро Семенович, ─ здесь не звери… Свой народ… Село… Другое дело посторонние люди… Их следует бояться, ежели они без мандата… Ты, видать, местная, что тебя в такой поздний час отец просить пускает…

─ Отец прошлый год помер, ─ сказала Мария.

─ А как звали отца? ─ спросил Петро Семенович.

─ Не знаю, ─ сказала Мария.

─ Это как же понять, ─ удивился Петро Семенович, ─ а мать твою как звать?

─ Не знаю, ─ сказала Мария, ─ мать и мать.

─ Э-э, ─ сказал Петро Семенович и по-хохлацки вытер большим указательным пальцем концы губ своих, ─ да тебя, дитя, кто-то дурному научил…

─ Брось, Петро, ─ сказал чернявый, сидевший от бригадира по правую руку, ─ хай ее идет…

─ Нет, подожди, Степан, ─ сказал Петро Семенович, ─ тут что-то нечисто… А фамилие твое как?

─ Не знаю, ─ сказала девочка, уже едва не плача.

─ Тикай, ─ шепнул ей беззубый мужик, шепнул едва слышно.

Но Петро Семенович, который разом возбудился и попал в свою колею, уловил и засек шептуна.

─ Я тебе пошепчу, ─ сказал он, прихватив девочку за руку, ─ в сибирские переселенцы захотел? Я знаю, что по хуторам скрываются многие семьи кулаков и подкулачников, чтоб не переселяться в Сибирь… Ты ж с хутора, ─ сказал он, приблизив к Марии свое страшное лицо с сабельным шрамом от гражданской войны.

─ С хутора, ─ едва живая от испуга, отвечала Мария, ─ с хутора Луговой.

─ Вот сейчас ты дело говоришь, ─ сказал Петро Семенович, несколько успокаиваясь, ─ продолжай показания свои по порядку.

─ Дяденька, ─ сказала Мария, ─ фамилию свою я не знаю, не знаю, как звать отца и мать, потому что с нами родители никогда не занимались, да и было им не до нас, так как они всегда заняты колхозной работой, а теперь, как отец помер, и вовсе мать то в доме, то в огороде, прибирать надо, пахать, сеять и прочей работой заниматься, а нас ничему не обучила. Есть у меня большие брат Николай и сестра Шура, и маленький брат Вася, и Жорик, тот еще в люльке.

─ Молодец, ─ сказал Петро Семенович, ─ вот теперь ты не придуриваешься. А только как же вас кличут? Вот меня, например, сыном Семена в детстве все соседи звали… Вон, сын Семена пошел… А вас как?

─ А мы гражданкины дети, ─ сказала Мария.

─ Это как же понять «гражданкины»? Это в Димитрове или в Харькове «граждане». А здесь крестьянство… Что ж, вас «гражданкины дети» кличут? Мать у тебя, выходит, городская?

─ Нет, ─ опустив голову, сказала Мария.

─ Врешь, ─ сердито сказал Петро Семенович, ─ Врешь, в глаза не смотришь. ─ Речь его вдруг почти утратила украинский акцент и украинские словечки, стала сухой, русской, протокольной. ─ Почему ж вас «гражданкины дети» называют, если вы не из города?

─ Ну называют и называют, ─ снова пытался вставить слово чернявый, сидевший от бригадира по правую руку, ─ что ты, Петро, не знаешь деревенских кличек?

─ А ты молчи, заступник… В адвокаты, что ли, записался? Так ты не жид, чтоб тебя в адвокаты приняли… Ну, продолжай, ─ обратился он к Марии.

─ Говори, девочка, не бойся, ─ сказал ей чернявый.

─ Прошлый год помер наш отец, год был голодный.

─ Это я уже слышал, ─ сказал Петро Семенович, ─ дальше…

─ Нас с матерью осталось пять душ детей, один одного меньше, ─ сказала Мария, ─ после отца у нас завалилась хата, и нам управление колхоза дало другую хату, возле тамбы… И наша мать оставалась в этой хате, так как у нас почти все пухлые и большая часть наших детей лежат больные. Менять у нас не осталось ни единой тряпочки, что на нас, что под нами и только кроме лохмотьев ничего…

Мария замолчала. Молчал и Петро Семенович. Молчали все. Эта девочка-нищенка рассказывала о том, что все знали и что многие сами перенесли, но почему-то, произнесенное сейчас вслух детским голосом, да еще по принуждению, оно прозвучало словно молитва-жалоба о тяготах и горестях своих. И может, оттого, что давно уж не молились, у многих на глазах показались слезы, а Петро Семенович сидел с побелевшим от тоски и гнева лицом, лишь сабельный шрам его налился кровью.