Избранные произведения в двух томах. Том 2

Сама эта Чуть — довольно плюгавая речонка. В сухое лето ее дно выступает наружу, бесстыдно оголяется, и на глинистом глянце отпечатываются следы трясогузочьих лапок.

Когда надумали возводить Джегор, то первым делом через Чуть перекинули мост, чтобы по нему доставлять строительные материалы и все, что надо. Мост этот был дощатый, на бревенчатых сваях — времянка.

Вскоре на берегу Чути появился город Джегор. Он быстро рос ввысь и вширь. Но обе его части — та, что у реки, и та, что за рекой, — по-прежнему сообщались между собой посредством этого временного моста. Время шло, а мост стоял. Когда по нему проезжала грузовая машина, он ходил ходуном, шатался и скрипел. Он совсем обветшал и держался теперь на одних инженерных расчетах. Но — держался. Во избежание могущих быть неприятностей автоинспекция приняла меры. Она повесила у обоих въездов на мост такое количество знаков, что шоферы теряли головы. Кроме того, был запрещен по мосту проезд автобусов с пассажирами, — у предмостья кондуктор выгонял из автобуса пассажиров, они следовали пешком до другого предмостья, потом автобус переезжал мост, и все опять садились. Пассажиров этот порядок очень возмущал, так как отдельные личности пользовались им, чтобы захватить чужие места.

Тут следует оговориться, что трудности, связанные с временным мостом, сами по себе были тоже временными. Ведь город Джегор расположен на Крайнем Севере, где зима длится девять месяцев в году. А зимой речушка Чуть промерзает до самого дна, и тогда мост вообще не нужен: бульдозеры расчищают на льду широкую трассу, и все машины идут в объезд.

Тем временем мост капитально ремонтируют: вместо гнилых свай ставят новые, укрепляют растяжки, меняют настил, конопатят и штопают. К паводку работы заканчиваются, открывается движение, — мост держится.

— Чтоб он провалился! — в сердцах сказала Ирина Ильина, швырнув на стол рулон ватмана. — Если бы он провалился, то сразу бы нашлись и деньги и все остальное…

Она была разгневана, и во гневе лицо ее не казалось красивым — оно стало острым и злым. Она прошла по комнате от окна к двери, вернулась к окну, и нельзя было узнать ее прежней походки, обычно такой естественной и легкой, отрочески свободной: сейчас походкой управляла раздраженная собранность мышц.

Николай уловил это. И тотчас почувствовал, как к сердцу прихлынуло тепло.

Он ведь и сам вышел от Каюрова в настроении кислом, подавленном. Будто он в чем-то провинился, но его простили из жалости: ступай, дескать, что с тебя взять? Молодо-зелено.

Потом они с Ириной шли радом по коридору, она остановилась у одной двери, сунула в скважину ключ, сказала: «Зайди, если хочешь…» Коля Бабушкин увидел на двери табличку «Главный архитектор», и ему, по правде говоря, не очень захотелось в эту дверь входить, но он все-таки вошел и встал у двери с видом застенчивым, скучным, как если бы ему требовалась ссуда на индивидуальное строительство…

— Садись, — сказала Ирина, а сама продолжала ходить ко комнате из угла в угол, при этом походка ее была раздраженной, а лицо подурнело.

И тут Николай вдруг почувствовал, как сердце обволокло теплом и радостью.

Не то чтобы ему не нравилась ее красота — она ему очень нравилась. Но эта красота пугала, наводила тоску, внушала мысль о недоступности, как казенная табличка на двери. Она всегда приводит человека в робость и уныние, любующаяся собой праздная красота.

Именно праздная. Поскольку в непраздный час красота забывает блюсти свое совершенство. Не до этого ей. У нее тогда раздраженная походка, заострившийся от злости подбородок.

— Я к нему два месяца хожу с этим проектом. Взглянуть не удосужился… Хотела бы я знать, кто его назначил председателем райисполкома?

— Его не назначили, а выбрали, — поправил Коля Бабушкин. — Меня, правда, на той сессии не было.

Он сидел и любовался ею, трепетной, злой. Он уже не впервые видел ее такой. Первый раз, когда ей лодыжку кипятком ошпарило. Потом на заседании исполкома, где чуть не заклевали Черемныха. Потом в снегу, когда он, ради смеха, хотел ее поцеловать.

Но тогда, в прошлые разы, она еще не была ему так дорога и мила, как сейчас.

В те прошлые разы он еще не знал, что любит ее.

— Ты успокойся, — попросил Николай. — Не волнуйся. Два месяца подряд волноваться — от этого заболеть можно… Слышишь?

Он хотел бы, конечно, по-другому сказать ей об этом — чтобы она не волновалась, чтобы она берегла себя. Он мог бы найти слова нежней и душевней, да их и искать-то не нужно — они все наготове, душевные и нежные слова. Но чтобы высказать их, следовало назвать ее по имени, обратиться к ней.

В самую что ни на есть тяжелую и горькую минуту человек успокаивается немного, если его назвать по имени. Бывает, что человеку очень тяжело и горько, и он даже плачет от горести, от тяжести. И нечего сказать ему в утешение. Тогда его просто называют по имени. Гладят его по голове, трогают за плечи и повторяют его имя, имя, имя… Как ни странно, это успокаивает человека, утешает его.