— Мне бабка сказала, у которой я живу… Пойдем посмотрим, — предлагает Ирина.
— Тоже невидаль… — Николай спешит пройти мимо.
Проходя мимо, он замечает в толпе десятника Волосатова, который смачно целуется с какой-то бабкой: «Христос воскрес!» Он замечает Волосатиху, которая, вытянув губы трубочкой, целуется с каким-то мужиком: «Воистину воскрес!..» Все подряд целуются.
Коля Бабушкин твердо решает сегодня не целоваться.
Глава тринадцатая
Взрыв. Взрыв. Взрыв.
Первый из этих взрывов Коля Бабушкин услыхал еще во сне. А во сне в нем были как два человека: одному человеку, допустим, снится какая-нибудь чушь, и он, в тревоге, уже готов проснуться, а другой человек его успокаивает, говорит: «Ты спи, спи. Рано еще… Это тебе снится. Просто снится. Взаправду ничего такого нет… Спи давай».
И первый человек спит дальше. И видит дальше свой сон.
Так вот, когда Коля Бабушкин услыхал во сне взрыв, первый человек хотел уже было проснуться, а второй человек ему сказал: «Спи давай… Это тебе снится военный сон. Про войну».
Известно, что самые долгие сны — под утро особенно — на самом деле длятся всего лишь несколько мгновений.
И в эти несколько мгновений — между двумя взрывами — Николай увидел сон.
Будто он лежит на земле, прижавшись к ней щекой, ухом, всем телом — словно стараясь слиться с землей. А земля еще дрожит, гудит от взрыва. Вот сейчас, сейчас опять — засвистит, забалабонит, застигнет, накроет… Почему-то веришь, что в тебя не попадет. То есть не веришь, что может попасть в тебя. Однако же и другие не верили. А попало. Вот сейчас — засвистит…
Но тихо. Совсем тихо.
Николай осторожно приподнял голову, глянул перед собой.
Космы черного дыма плывут наискосок по ветру. Мутно от пыли.
Земля изрыта, истерзана.
Что такое?..
Напротив, в ста шагах — из окопа ли, из воронки, — голова. Каска на голове вроде ночной посудины или же яичной скорлупы с тупого конца. Вот и плечи поднялись над бровкой, на них какие-то немыслимые погончики-шеврончики. Николай сроду не видел эдаких погончиков, эдакой каски…
А вот и руки высунулись. Лег на бровку куцый ствол карабина. Каска приникла к прицелу. В линзе сверкнул солнечный зайчик.
Николай сразу понял,
«Ну, погоди!..»
Он быстро пригнул голову, выхватил из сумки гранату, на ощупь определив,
Он проснулся.
Еще дребезжало от взрыва оконное стекло. Еще ходил ходуном пол комнаты. А за стенкой, в соседней квартире — было слышно — плакал ребенок. Девочка, Иринкой зовут. Годик ей…
Николай проснулся. И впервые — не во сне, а наяву — те самые два человека все еще были в нем. Один, в тревоге, приподнялся с подушки. А другой сказал: «Спи, спи. Рано еще… Это — неправда. Это не может быть правдой. Раз уж тебе довелось проснуться, считай, что все в порядке и ничего такого нет…»
Взрыв. Дрогнул пол.
Николай метнулся к стене, вонзил вилку репродуктора.
— …два, три, четыре. Раз, два, три, четыре… Не задерживайте дыхание. Кому трудно, переходите на ходьбу… Раз, два…
В окно сочилась нестерпимая утренняя синева.
Взрыв. Тряхнуло раму.
Но Николай уже понял. Удивительно, как он сразу не догадался — проснувшись. Даже странно, что он об этом во сне не догадался, — можно было догадаться прямо во сне и спать дальше.
Ведь он уже не первый раз слыхал, как рвут на реке лед. Весной, в канун ледохода.
Его очень просто рвут. Долбят во льду лунки, закладывают аммонит, поджигают шнур и…
Взрыв. Взрыв. Взрыв.
Николай посмотрел на часы — половина седьмого. Можно бы еще поспать. Да уж ладно… Тем более что сегодня особенный день. Сегодня на Пороги пойдет караван автомашин, груженных керамзитовыми блоками. Как и обещал Черемных: первая партия блоков — туда. Как и было обещано: с музыкой, с флагами. Сегодня — особенный день.
Николай надел ковбойку поярче и пошел на завод.
А по дороге на завод он вспомнил, какой ему сон приснился нынче под утро. Вспомнил — и досадливо поморщился. Приснится же такое культурному человеку!
У керамзитового цеха уже стояла вереница грузовиков. Их капоты и крылья были утыканы флажками, а над кабиной головного плескался и щелкал на ветру кумачовый транспарант: «Привет строителям будущего города!» Кузова осели под тяжестью массивных, четко ограненных, сухо поблескивающих на солнце блоков.
А на трубах оркестра, дожидающегося в сторонке, пока ему прикажут играть, солнце горело так ярко и жгуче, что смотреть было невозможно. Николай засмотрелся все-таки на одну трубу — раззявленную, как сопло реактивного самолета, обвившую трубача, как удав. Он вспомнил, что Ирина посоветовала ему заняться музыкой. Чтобы он на чем-нибудь научился играть. Вот научиться бы на этой. Уж если играть, так играть.
— Здравствуй, тезка.
Николай обернулся.
Из украшенной флажками кабины самосвала смотрел на него водитель. Тот самый. Которого тоже Николаем звать. За которого Коля Бабушкин хлопотал в райисполкоме, а фамилию спросить забыл, и все хлопоты оказались впустую.