Избранные произведения в двух томах. Том 2

Она стояла, прислонясь к дверному косяку, — сомлевшая от внезапного тепла Снегурка, и все не таял иней на ее ресницах, бровях, щеках.

Николаю почему-то вдруг захотелось подойти и горячими ладонями отереть изморозь с ее лица, коснуться горячими ладонями ее холодных онемелых щек…

Черемных двинулся к двери, подошел, наклонился — она подняла к нему глаза — и ладонью бережно так, осторожно отер иней с ее лица, с ее ресниц, бровей, щек.

Потом он расстегнул мохнатую пуговицу ее шубки, снял эту шубку и повесил на крюк меж своей плечистой кожанкой и оленьей курткой Николая. Как раз посередке.

— Что сказал Лызлов? — спросила она.

— Он сказал: «Действуйте». Проект одобрил… Будем перестраивать цех.

Черемных произнес эти слова с нарочитой небрежностью, будто хотел подчеркнуть, что иначе и быть не могло, что он и не предполагал иного поворота событий. Но не выдержал: улыбнулся широко, торжествующе, оскалив молодые зубы. И взъерошил пятерней свои цыганские кудри.

Она тоже не смогла спрятать улыбки, а может быть, и не хотела: улыбнулась ликующе.

Они с улыбками смотрели друг на друга — соратники. Дескать, вот мы какие. Ты, да я, да мы с тобой.

Ты да я… Да мы с тобой…

— Ирина… — Черемных встрепенулся. — Познакомься. Это Николай Бабушкин. Вот кто будет перестраивать цех. Он возглавит бригаду монтажников…

— Мы знакомы… немножко, — сказала она. И добавила: — Очень рада.

Ах, ты все-таки рада? А то Николай предположил, что не рада. Он уж, по чести говоря, думал сматываться отсюда. Он уж намеревался встать и — счастливо оставаться… Но если ты очень рада — тогда другое дело. Тогда можно еще посидеть. Торопиться-то некуда.

Николай поудобней уселся в кресле.

Ирина отошла к этажерке, наугад взяла с полки книгу в синем переплете. Раскрыла ее, перелистала несколько страниц. И, украдкой зевнув, поставила книгу обратно — вверх ногами.

Черемных склонился над радиокомбайном, нажал клавиш. Сизый свет затрепетал на экране телевизора. Сверху вниз пробежали мутные полосы. Справа налево прошагали четкие зигзаги. Сизый свет…

— Выходной у них, — догадался Черемных.

Ткнул другой клавиш. Травяной, весенней зеленью налился глазок индикатора. Скользнула по шкале струнка. Приемник сердито забормотал, забубнил не по-нашему. Тонкий женский голос пронзил это бормотанье…

— Завтра у нефтяников концерт, — сказала Ирина.

— Да, я видел афишу. — Черемных обернулся к ней. — Пойдем?

— Не знаю… — пожала плечами Ирина. — Я слышала эту певицу лет десять назад, еще в детстве. А потом она не выступала в Москве. Я даже думала, что она умерла… И вот — афиша. В Джегоре.

Коля Бабушкин тоже видел сегодня эту афишу про концерт московской певицы. «Народная артистка», — было там указано крупными буквами. И еще более крупными буквами — фамилия. Только он фамилию не запомнил: какая-то очень трудная фамилия.

— Не знаю… — повторила Ирина. — Да и билетов, наверное, уже не достать.

— Я могу достать, — вызвался Коля Бабушкин. — Достану три билета.

Он слыхал, что депутатам даны привилегии насчет билетов.

Черемных вздернул брови и как-то странно посмотрел на него. Должно быть, он не поверил, что Коля Бабушкин может достать три билета на концерт.

А Ирина Ильина тоже на него посмотрела и вдруг рассмеялась. Ни с того ни с сего. Будто ей смешинка в рот попала… Но смеялась она не обидно. И смотрела не обидно. С ласковым удивлением, с веселой нежностью смотрела она на Колю Бабушкина, и глаза ее повлажнели, заискрились.

Смех усилился, загромыхал, взорвался: это в радиоприемнике хохотали какие-то люди, очень много людей, — им, наверное, что-то смешное показывали.

А вообще бывают и такие люди, что им палец покажи — смеются…

Черемных переключил волну, и музыка, размеренная, как волны, заплескалась, поплыла. Волна — и всплеск, волна — и всплеск. Короткая пауза, яростный вздох — и долгий задумчивый выдох. И нисходящая поступь басовых струн…

— Глен Миллер, — сказала Ирина. Ее уши, прикрытые темными прядками, навострились.

А мягкие шкурочьи пимы с кистями и узорами сами собой стали беспокойно переминаться.

Трубы глотнули воздух. Басы шагнули вверх.

Ирина подошла к Черемныху, положила руку на его плечо, нависшее над приемником. Он выпрямился, улыбнулся смущенно и, осторожно так, в широкую ладонь собрал горсть ее пальцев…

Они танцевали около музыки, не отдаляясь от радиоприемника. И не то чтобы танцевали, а так — толклись на одном место, еле ноги передвигая.

Что ж, если ты человек пожилой и в волосах твоих до черта седины, тут, конечно, не распрыгаешься. Надо и о здоровье подумать… Но когда тебе всего двадцать два или двадцать три, когда ты совсем еще девчонка — ну, что тебе за радость на месте топтаться? Неужто тебе нравится это — топтаться на месте?..

А ей это, видно, нравилось. Она танцевала, чутко прислушиваясь к музыке, к своим шагам, к его шагам. Он был выше, гораздо выше, куда выше ее — и она, запрокинув лохматую голову, подняла к нему темно-серые глаза.