Избранные произведения в одном томе

Растущее беспокойство относительно Элизабет так грызло душу, что Флори едва слышал суровое наставление. Кроме того, все это уже сто раз, тысячу раз было слышано; еще в Рангуне его босс, истинный бура-сахиб (насквозь пропитанный джином старый шотландец, крупный специалист по разведению пони, позже уличенный в махинациях на скачках), заметив однажды, что Флори снял шляпу при виде туземной похоронной процессии, сказал ему с упреком: «Помни, паренек, всегда помни, что мы — сахибы, а они — грязь!» И теперь стало просто тошно.

— Ну хватит! Надоело! — резко оборвал он Вестфилда. — Верасвами хороший малый, будь я проклят, — получше некоторых из моих знакомых белых! Как бы то ни было, я выставлю его кандидатуру на собрании. Может, хоть он освежит воздух в этом протухшем клубе!

После чего скандал мог разгореться всерьез, если бы, как большинство клубных ссор, не угас с появлением услышавшего шум бармена.

— Звали, сэр?

— Пошел к черту! — шикнул Эллис.

Бармен скрылся, но свара временно улеглась. Послышались шаги и голоса — явились Лакерстины.

Не в состоянии взглянуть в глаза Элизабет, Флори все же заметил, что семейство роскошно принарядилось. Мистер Лакерстин даже в белом, по сезону, смокинге и совершенно трезв (крахмальная сорочка с пикейным жилетом, видимо, броней крепили его нравственность). Изящнейшая миссис Лакерстин в алой змеиной шкурке. Впечатление прибывших на консульский раут по случаю приема высоких гостей.

В ожидании напитков миссис Лакерстин, воссев под опахалом, невероятно протяжным голосом завела разговор о дивном принце Уэльском, до странности напоминая вдруг получившую роль герцогини опереточную хористку и вызывая у всех тайное недоумение («какого дьявола?»). Флори устроился сбоку от основного застолья, почти позади Элизабет, которая была в желтом, смело укороченном согласно моде платье, искрящихся чулках, лаковых босоножках и более того — с веером из страусовых перьев. Никогда еще ее шик, ее светский шарм так не подавляли. Не верилось, что недавно он целовал ее. Поскольку Элизабет щебетала со всеми сразу, Флори тоже время от времени отваживался вставить слово, но откликнулась ли она как-то ему лично, в общей беседе осталось непонятным.

— А кто же готов в брийдж? — пропела миссис Лакерстин.

Отчетливо произнесла не «бридж», а «брийдж»; загадочная аристократичность нарастала буквально с каждой фразой. Готовность сесть за карты изъявили супруг, Вестфилд и Эллис. Флори, вслед за отказом Элизабет, тоже поспешил отказаться. Другой возможности остаться с ней наедине могло и не представиться. Тревожно следя за уходящими в соседний зал, он с облегчением увидел, что девушка идет последней, и быстро встал в дверях, мгновенно побелев и похолодев. Элизабет слегка отпрянула.

— О, извините, — сказали оба одновременно.

— Секунду! — продолжил он, плохо скрывая дрожь в голосе. — Можно с вами поговорить? Мне необходимо сказать вам кое-что.

— Позвольте пройти, мистер Флори.

— Прошу! Прошу вас! Мы сейчас одни. Только два слова!

— О чем именно?

— Только вот это. Чем бы я вас ни обидел, пожалуйста, скажите — чем? Скажите — и я постараюсь все исправить, для меня хуже пыток чувствовать, что я чем-то вас оскорбил. Пожалуйста, не оставляйте меня без ответа.

— Не понимаю, «оскорбил»? С какой стати? Откуда у вас эта мысль?

— Но как же? Вы ведь так вели себя!

— Как я себя вела? Не понимаю, что вы имеете в виду. Вы очень странно со мной говорите.

— Но утром вы даже не взглянули на меня, не пожелали даже слово молвить! Почему? За что?

— Обязана ли я выслушивать эти допросы?

— Но я прошу вас, умоляю! Вы видите, не можете не видеть, что со мной делает ваше внезапное презрение. Вспомните, ведь еще вчера мы с вами…

Она густо порозовела.

— По-моему, упоминать о подобном чрезвычайно бестактно!

— Знаю, знаю! Я знаю. Но что ж мне остается? Вы прошли мимо, словно меня и не было. Я понимаю, что чем-то ужасно обидел вас, но вы не можете сердиться, если я умоляю вас открыть причину этой обиды.

Как уж не раз бывало, каждым словом он только ухудшал дело, и сам чувствовал, что его настойчивость лишь усиливает ее раздражение. Она не намерена объяснять. Хочет, чисто по-женски, побольней унизить и притвориться непричастной, непонимающей. Но все-таки он продолжал:

— Прошу вас, объясните! Нельзя, чтобы вот так вдруг все закончилось между нами.

— Между нами ничего не было, — ледяным тоном отрезала она.

Пошлость фразы кольнула его, побудив быстро проговорить:

— Нехорошо, Элизабет! Невеликодушно проявлять к человеку симпатию, а потом вмиг отвернуться без объяснения причин. Скажите, в чем я виноват?

Она искоса метнула на него злой взгляд — злой, потому что ее все же вынудили отвечать. Хотя, возможно, и сама она уже стремилась закончить сцену.

— Ну хорошо, если вы требуете…

— Да?

— Я узнала, что, когда вы претендовали… В общем, когда вы были… со мной… Нет, не могу! Это такая гадость!

— Говорите.

— Мне рассказали, что у вас есть женщина-бирманка. Теперь, надеюсь, вы дадите мне пройти?